Атомная база

Мне часто кажется, что эти люди, живущие в долине, актеры: они скрываются за выдуманными ролями, даже их собственная судьба воспринимается ими скорее как сага, как народное сказание, а не как их личное дело. Это заколдованные люди, люди, превращенные в птиц или в каких-то смешных зверей, — они живут в этом колдовском образе с тем же стоическим спокойствием, благородством и достоинством, которые нас, детей, восхищали в сказках о животных. Может быть, они с бессловесной тревогой животных подозревают, что если их лишить этой сказочной шкуры, то сказке конец, а с ней конец и их спокойной в своей уверенности, идущей от саг жизни. Тогда начнется обычная человеческая жизнь со всеми ее неприятностями, жизнь, может быть, даже в городе, где нет ни природы, ни миражей, где порваны связи с народными преданиями и прошлым, где не найдешь старых заросших горных тропинок, спускающихся к реке, бегущих по равнинам, не найдешь мест, знакомых по сагам; там их ждет только беспрерывная погоня за бесплодными наслаждениями, притупляющими ум.

— Как ты надеешься, отец, — сказала я, когда пастор и строители церкви ушли, — прожить с сорока пятью овцами, когда знаешь, что одна овца дает тебе в год не больше, чем рабочий зарабатывает за день. Ну хорошо, сорок пять дней ты проживешь на это, но ведь остается еще триста двадцать дней.

— Мы живем, — ответил он, — мы живем.

— И всего две жалкие коровы, дающие так мало молока. Да и то каждая доится только полгода. В газетах пишут, что фермеру в Америке за день нужно скосить сто возов сена и накормить и выдоить сто двадцать коров.

— Если верить газетам, то в Америке сорок миллионов человек будут разорваны на мелкие клочки в первый же день атомной войны. Сколько бы они ни надоили молока — оно им не поможет. Так что уж лучше жить в Эйстридале, лечь в сухую могилу и в неповрежденном виде восстать из мертвых у своей церкви.

— Неужели вы живете только затем, чтобы лечь в сухую могилу?

— Я знаю, что по законам арифметики и логики немыслимо жить в забытой богом долине, имея такое количество овец и две тощие коровы. Но мы все же живем. И вы, дети, жили здесь. У твоих сестер в далеких поселках растут здоровые ребятишки. И тот, кого ты носишь во чреве своем, дочка, тоже будет жить. Мы говорим ему «добро пожаловать!» наперекор арифметике и логике. Здесь люди будут по-прежнему жить, имея всего одну корову и несколько овец, дитя мое, и тогда, когда Париж, Лондон и Рим превратятся в поросшие мхом развалины.

— Как бы там ни обстояло дело с атомной бомбой, дорогой отец, я считаю, что тебе следовало бы продать одного жеребца и построить уборную.

— Я знаю, у них на Юге есть уборные, но нам они ни к чему. У нас есть природа. Если смотреть на человеческую жизнь проще, то природа — лучшая уборная. А кони, детка, пусть гуляют в горах.

— Мне рассказывали на Юге, что ты, дорогой отец, веришь в божественность этих лошадей, живущих на подножном корму.

— Наши друзья в городе иногда очень странно выражаются. Но верно, что в наших местах привыкли судить о достоинстве человека по его лошадям. Тот, кто не мог выбрать себе приличного жеребца, когда надо было ехать в город, никогда не считался здесь хорошим хозяином. А как приятно смотреть летом на табуны коней; жеребец — чудесное создание!

— Тем более непонятно, зачем людям, использующим природу как уборную и поклоняющимся лошадям, строить церковь.

— Человек — земное животное, которое ездит верхом на лошадях и имеет бога.

— Строит для бога, а лошадей оставляет под открытым небом, — добавила я.

— Лошади сами о себе позаботятся, а бог — домашнее животное.

— Бог?

— Да, бог. Снорри Стурлусон считает бога существом среднего рода. А я не думаю, что я умнее Снорри.

— Так что же это за бог?

— Объяснить бога — значит не иметь его, дочка.

— Вряд ли это бог Лютера.

— Исландцам всегда внушали, что лютеранство им навязано немецким вором Христианом Третьим, королем Дании. Его датские фогты обезглавили Йоуна Арасона.[47] Мы, жители исландских долин, мало интересуемся богом, которого выдумали немцы и огнем и мечом насаждали датчане.

— Может быть, это бог папы?

— Лучше бог Йоуна Арасона, чем бог немца Лютера и датских королей. И все же это не он.

Я спросила, не хочет ли он превратить церковь в жилище Тора, Одина и Фрейра.[48]

Мой отец медленно и задумчиво повторил их имена, и черты его лица просветлели, словно он вспоминал о забытых друзьях.

— Тор, Один и Фрейр. Хорошо, что ты назвала их. Но это не они.

— Я думаю, ты сам не знаешь, во что веришь, дорогой отец.

— Знаю, дочка. Я верю в своего бога, мы верим в нашего бога, — ответил этот лишенный фанатизма верующий и улыбнулся. — Это не бог Лютера или папы и еще меньше — Иисус, хотя его чаще всего упоминают в проповедях, которые читаются по приказу. Это не Тор, не Один и не Фрейр. Это даже не племенной жеребец, как думают на Юге. Наш бог — это то, что останется, когда назовут всех богов и на каждое имя ответят: не он, не он!

Глава двадцатая

Страна продана