Атомный аврал

Более всего изводили мелкие аварии, имеющие массовый, постоянный, ежесменный характер. Бесконечные сигналы о снижении расхода воды (СРВ) изматывали всех. Частые сигналы о снижении расхода в том или ином канале были предвестниками нового «козла». Опасность неукротимо надвигалась. Массовые зависания блочков, внеплановые остановки, пробивки пешней — все предвещало печальный «грозовой» итог. Это произошло 25 июля 1948 года.

В смену Архипова на информационном табло «Р» появился световой сигнал СРВ в канале 28–18. Примерно через 10 секунд отсчета по электронному секундомеру сработала аварийная защита, как и предусматривалось по Регламенту. Котел был остановлен сбросом защитных стержней в активную зону. Попытка разгрузить или пробить канал пешней закончилась безрезультатно. Это был второй «козел» на «Аннушке». Доклад об этой аварии в Москву закончился трагичным для ремонтного персонала решением ПГУ: «Осуществить подъем мощности. Реактор не останавливать. Ликвидацию аварии произвести на действующем оборудовании». Подобное решение можно с полным правом назвать варварским. На войне оно было бы равносильно приказу закрыть дот собственными телами. Музруков и Славский вынуждены были подчиниться. Для непосредственного руководства и контроля на комбинат вылетел заместитель начальника ПГУ Завенягин…

Авраамий Павлович свою задачу контроля за ходом ликвидации аварии понимал почти буквально. Он вынес из кабинета Курчатова самый устойчивый дубовый стул и установил его на пятачке центрального зала в десяти метрах от рассверливаемой ячейки 28–18. Для охлаждения режущего инструмента и снижения выброса аэрозолей в аварийную ячейку подавалась охлаждающая вода из резинового шланга. Она переливалась журчащим ручейком через головку закупоренного канала, услаждая слух Завенягина. Он сидел на стуле в генеральской форме, в личной обуви, широко расставив ноги для долгого ожидания. Из кармана шинели периодически доставал мандарины и с аппетитом ел. Кожурки собирал в руку и прятал их в другой карман.

Всем своим спокойствием и благодушием он демонстрировал полное пренебрежение к ядерной опасности. Временами к нему подходил и о чем-то переговаривался Музруков, тоже в личной одежде и без марлевой повязки. Эта дурацкая бравада высших начальников выводила из себя дежурного дозиметриста, который через каждые полчаса забегал в зал на несколько минут для замера фона около рассверливаемой ячейки.

Наконец он не выдержал и подошел вплотную к Завенягину.

— Здесь нельзя сидеть в личной одежде, — произнес дозиметрист дрожащим голосом.

Авраамий Павлович обиженно надул губы.

— Ты кто такой? — спросил он величественно, глядя с пренебрежением на производственную экипировку молодого человека.

— Шевченко, — ответил дозиметрист.

— Поэт? — пошутил Авраамий Павлович.

— Нет, дозиметрист, — ответил Шевченко, не успев сразу переварить генеральскую шутку.

— Не беспокойся, дозиметрист! — заверил генерал. — Ничего со мной не случится. Занимайся своим делом.

Шевченко «заело», и он направился в кабинет Курчатова с жалобой на начальство: что за пример подают рабочим?

Игорь Васильевич нашел выход. Он предоставил дозиметристу свою служебную машину и приказал сделать сейчас же профилактический замер фона в квартире Музрукова.

Уровень радиоактивности превышал норму в десятки раз. Шевченко показывал супруге директора комбината на зашкаливающий прибор в прихожей и туалете и приговаривал:

— Все потому, что не переодевается Борис Глебович. В личной обуви заходит прямо на «пятачок».

Разгневанная женщина попросила подвезти её сию же минуту поближе к тому атомному устройству, где находился в этот момент её супруг.

Курчатов приказал на пост пропустить её в здание и проводить прямо в центральный зал.

Музруков успел сказать «здравствуйте», а Завенягин — галантно протянуть несколько мандаринок. После этого оба пулей вылетели из зала в раздевалку.

— Ну, женщина! — произнес с восхищением Завенягин, надевая халат и натягивая чепчик на лысую голову.

— Жена! — уточнил Музруков, залезая в резиновые галоши.

— А что у неё в руке блестело?

— Не рассмотрел. Вилка какая-то.

— Завидую! У меня такой нет…

Ячейку № 28–18 рассверливали шесть дней. За время расчистки, по официальным данным, зарегистрированным в оперативном журнале дозиметрической службы, слесари и ремонтники получили облучение от 16 до 108 рентген. У Завенягина интегральная доза была наверняка вдвое выше максимально зарегистрированной.[8] Когда Авраамий Павлович уезжал в Москву, Курчатов очень просил его нажать на металловедов в НИИ-9, чтоб срочно доработали технологию покрытия оболочки.

— И ещё меня очень беспокоит одна проблема, — признался Игорь Васильевич. — Трубы начинают подтекать. До выгрузки, возможно, и простоят. Но нужно уже заранее готовить резервные, анодированные.

Завенягин обещал разобраться и помочь.

Из протокола № 66 заседания Специального комитета: