Атомный век

Вдруг мы так вырождаемся, со страхом думал Берзалов, раньше это заметно не было, а теперь — всё быстрее и быстрее, и Бур живое тому подтверждение. А что будет с теми, кто появился на свет после войны? Забудут прошлое, будут верить во всякую ахинею, ни разу даже не крикнут: «Надо гол, надо два, надо кубок УЕФА!» Новое поколение, мать его за ногу.

— Вот и пойми, что у него в голове? — согласился Гаврилов, задумчиво глядя на Бура. — Развяжем, а он за автомат схватится.

— Или в горло кому‑нибудь вцепится, — предположил кряжистый Сундуков, выпучив свои и без того изумлённые жизнью глаза.

Когда‑то, ещё до войны, Сундуков сыграл в одном модном сериале об армии. Дело было так: он ехал в поезде, и его типаж понравился режиссеру, который и пригласил Игоря Сундукова на съемки. Игорь, который не служил в армии, за тридцать пять серий так поднатаскался на площадках, что попав в реальные боевые действия, сразу, не задавая лишних вопросов, стал бывалым бойцом. О своём актерском прошлом он вспоминал редко, чтобы не травмировать товарищей по оружию, у которых юность была не столь яркой.

— Я больше не буду… — переходил на нытьё Бур, но ему уже никто не верил, даже Сэр, который всех безоглядно любил. Он даже не захотел с ним лежать на бронниках, а гордо удалился поближе к загашнику с едой, всем своим видом показывая, что он солидарен с экипажем и поступает очень даже справедливо. Но его, естественно, турнули с матюгами. И он, пуская слюни, угнездился рядом с Филатовым — грустный и обиженный. Шпикачки к этому времени он, разумеется, переварил и мечтал о чём‑нибудь вкусненьком, и вообще, ему нравилось путешествовать в бронетранспортёре, где пахло так аппетитно, что можно было валяться хоть всю собачью жизнь.

А Кец вообще заявил, что тоже кое‑что слышал о Комолодуне. Мол, это крепость, мол, приходили люди с юга, перепуганные, словно лешака встретили.

— Да… кстати, о лешаках… — начал травить Колюшка Рябцев, он его никто не стал слушать, всем был интересен Бур со своим таинственным Комолодуном, которому надо молиться, как богу.

— Да… и не кормите его, — приказал Берзалов. — Говорят, голодом психопатов лечат, очухается, потом поговорим.

Он в двух словах рассказал, кого они обнаружили в лесу, судя по всему, тех, кто с такой лёгкостью гробил самые мощные боевые машины американцев.

Бур завыл — страшно, дико, снова засучил ногами, разбрасывая вокруг себя бронники, и если бы не приказ Берзалова оставить Бура в покое, то ему бы влетело по первое число, по крайней мере, руки чесались не у одного Архипова.

Между тем, и Берзалову, и Гаврилову было не до проштрафившегося Бура. Наконец‑то они разобрались, кто такие манкурты. И выходило, что это самые что ни на есть обычные американцы, то бишь служивые восемьдесят третьей воздушно — десантной дивизии. Только вопреки легенде им не обривали голову и не надевали на неё шкуры верблюда выйной частью внутрь, чтобы волосы прорастали сквозь кости в мозг и делали человека беспамятным, как сказано у большого писателя Чингиза Айтматова. Нет, всё оказалось прозаичнее, жизненнее, что ли. Лишенные американской мечты и образа жизни, заброшенные на чужие да ещё и зараженные радиацией территории, американцы быстренько одичали и выглядели затурканными дикарями, утратившими человеческое обличие. Они даже стрелять разучились, ну и, разумеется, не стриглись и не брились. А вши на них водились стадами — жирные и белые, как тыквенные семечки.

— Если бы не Архипов, положили бы нас всех элементарно со страху, — признался Гаврилов, когда они вволю налюбовались на подбитый «абрамс» с вывернутыми передними катками и распушенными гусеницами и отправились в лощину за станцией, где стояли два других «абрамса» и находились пленные.

Оказалось, что старший прапорщик вопреки приказу самолично пошёл в разведку и оплошал.

— Понимаешь, расслабился впервые в жизни, да вот Иван спас, — спокойно, как о безобидной вечеринке, рассказывал Гаврилов и призывал в свидетели Архипова.

В общем, Берзалов понял из несколько сбивчивого рассказа прапорщика, что Архипов, который стрелял, как бог, положил первых троих, и этим решил исход стычки. Палили ещё, правда, минут пять, но больше для острастки и из‑за собственного страха. Отличился также капитан Русаков, который прикрывая группу, израсходовал в своём ПКМе ленту в двести пятьдесят патронов и тем самым дал возможность обойти противника с тыла. Была у американцев, оказывается, группа прикрытия и даже свой снайпер, который, впрочем, бросил винтовку как только поднялась пальба, не сделав ни одного выстрела, иначе компания Зуева пополнилась бы, как минимум, ещё одним человеком.

— А я проворонил, — в который раз каялся Гаврилов. — Дурилка я картонная! Подумал, что подбитые «абрамсы» не представляют никакой опасности.

— Что?! Что вы там делали?! Вашу — у-у Машу — у-у!.. — спросил Берзалов у крайнего пленного, который сидел на земле и таращились на них, как на богов.