Атосса. Император

Он купил его еще вчера, и за какую дешевую цену! Этому рослому самосцу едва ли было тридцать лет от роду. Он умел читать и писать и, следовательно, мог обучать грамоте его малюток. Он умел даже играть на лютне. Правда, на его прошлом были темные пятна, потому его и продали так баснословно дешево. Он несколько раз попадался в воровстве, но клеймо и синие рубцы, которые носил он на своем теле, были скрыты под новым хитоном, и Керавн чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы выгнать из него дурные повадки.

Приказав Арсиное не оставлять ничего ценного незапертым, так как новый слуга, кажется, не совсем честен, он на высказанные дочерью опасения отвечал:

— Разумеется, было бы хорошо, если бы он был так же честен, как наш старый скелет, которого я отдал за него в придачу, но я думаю так: если мой слуга и стянет у нас несколько драхм, которые мы носим при себе, то мне все-таки нет причины раскаиваться в том, что я купил его, так как, вследствие его вороватости, он обошелся мне на несколько тысяч драхм дешевле настоящей цены, а учитель для детей в самом худшем случае стоил бы мне больше, чем он может украсть у нас. Наше золото я запру в сундук с папирусами. Он крепок, и, чтобы его отворить, пришлось бы прибегнуть к лому. Впрочем, парень, конечно, удержится на первое время от воровства, так как прежний его господин никоим образом не принадлежал к числу кротких и, я думаю, раз навсегда выгнал из него дурные намерения. Это хорошо, что при продаже подобного молодца продавец должен заявлять о его проступках. В противном случае можно требовать возмещения убытков за все, украденное рабом. Ликофрон, конечно, ни о чем не умолчал, и, за исключением некоторой наклонности к воровству, самосец, должно быть, превосходный малый во всех отношениях.

— Но, отец, — возразила Арсиноя, еще раз высказывая свое опасение, — все-таки нехорошо иметь в доме нечестного человека.

— Ты не понимаешь этого, дитя, — возразил Керавн. — Для нас жизнь и честность — понятия равнозначащие; но раб… Царь Антиох, говорят, сказал однажды, что, кто желает, чтобы ему хорошо служили, тот должен взять к себе в услужение мошенника.

Когда Арсиноя, привлеченная песней своего милого, вышла на балкон и отец прогнал ее оттуда назад в комнату, то он не сделал ей сурового выговора; напротив, он погладил ее по щеке и сказал, ухмыляясь:

— Мне кажется, что мальчишка привратника, которого я однажды уже выпроводил за дверь, ищет встречи с тобой с тех пор, как тебя выбрали для роли Роксаны. Бедняга! Мы имеем теперь в виду совсем другого жениха, моя девочка. Что, если бы богатый Плутарх прислал эти розы, чтобы приветствовать тебя не от своего собственного имени, а от имени своего сына? Я знаю, что ему очень хотелось бы женить его, но для этого разборчивого господина до сих пор ни одна из александрийских девушек не казалась достаточно красивою.

— Я не знаю его, да и он вовсе не думает обо мне, бедной девушке, — возразила Арсиноя.

— Ты думаешь? — спросил Керавн, улыбаясь. — Мы так же знатны, а может быть, даже и познатнее Плутарха, и самая красивая подходит для самого богатого. Что ты сказала бы, дитя, о длинной волнующейся пурпурной одежде, о колеснице с белыми конями и скороходами впереди?

За завтраком Керавн выпил два стакана крепкого вина, в которое позволил Арсиное влить только несколько капель воды.

В то время как Арсиноя завивала ему волосы, в комнату влетела ласточка. Это было счастливое предзнаменование, которое подняло дух смотрителя.

В великолепном наряде и с туго набитым кошельком, он только что собирался выйти, чтобы отправиться в заседание Совета в сопровождении своего нового раба, когда этот последний ввел в комнату портного Софилла с его помощницей.

Софилл просил позволения примерить его дочери костюм Роксаны, заказанный для нее супругой префекта.

Керавн принял его с величественным снисхождением и позволил ему ввести с собою и раба, который нес за ним большой узел с платьями.

Позвали Арсиною, находившуюся при детях.

Она почувствовала смущение и беспокойство и охотно предоставила бы свою роль какой-нибудь другой девушке, но все-таки ее привлекали новые наряды.

Портной попросил Арсиною, чтобы она приказала своей служанке одеть ее. Его помощница, говорил он, будет присутствовать при этом, так как платья, сметанные покамест наскоро, выкроены не по простому греческому, а по азиатскому образцу.

— Твоя горничная, — сказал он в заключение, обращаясь к Арсиное, — еще сегодня может научиться, как она должна одевать тебя, когда наступит великий день.

— Горничной моей дочери нет дома, — возразил Керавн, хитро подмигнув Арсиное.

— О, мне не нужно никакой помощи! — вскричала закройщица. — Я искусна также в причесывании волос и охотно помогу такой красивой девице.

— И работать на нее — наслаждение, — прибавил Софилл. — Другие становятся красивыми благодаря одеждам, которые они носят, а твоя дочь украсит сама все, что бы она ни надела.

— Ты вежливый человек, — заметил Керавн, между тем как Арсиноя удалилась с помощницей портного.