Атосса. Император

— Посмотри только, как это великолепно! Небо превращается в пурпурный шатер. Прошу тебя, Вер, позволь мне сопровождать тебя.

— Нет, прекраснейшая! Там нужны мужчины!

— Как ты неласков!

— Наконец-то! Вот подъезжает колесница. Вы, женщины, останьтесь здесь. Ты поняла меня?

— Я не позволю никому приказывать мне и отправляюсь на Лохиаду.

— Чтобы видеть Антиноя в пламени?.. Подобное зрелище представляется не каждый день, — вскричал Вер насмешливо, вскакивая на колесницу и сам схватывая вожжи.

Бальбилла с досадой топнула ногой.

Она пошла в комнаты Сабины и окончательно решила отправиться на место пожара.

Императрица не впускала к себе никого, пока не была одета, даже Бальбиллу. Служанка сообщила, что хотя Сабина и встанет, но ее здоровье не позволит ей выехать среди ночи.

Поэтесса пошла затем к Луцилле и попросила ее поехать с нею на Лохиаду. Луцилла тотчас же выразила свою готовность; но когда она услышала, что ее муж желает, чтобы женщины оставались в Цезареуме, то объявила, что она должна повиноваться ему, и попыталась удержать свою подругу. Однако упрямая кудрявая головка твердо решилась исполнить свое желание именно потому, что Вер запретил ей это, да еще и с насмешкою.

После краткого объяснения со своей подругой она оставила Луциллу и пошла к компаньонке. Она рассказала Клавдии, в чем дело, устранила ее возражения очень решительным приказанием, самолично отдала распоряжение управляющему дворцом приготовить колесницу и приехала к горевшему дворцу часа через полтора после Вера.

Необозримая многоголовая толпа запрудила узкую приматериковую часть Лохиады и гавань у ее подножия, где несколько складов и верфей были объяты пламенем.

Бесчисленное множество судов кишело вокруг. С громкими криками и с громадными усилиями пытались вывести в море и убрать в безопасное место большие суда, ставшие на якорь в императорской гавани. Вдоль и вширь все было ярко освещено, как днем, но только красноватым, беспокойно волновавшимся светом. Норд-ост дул на огонь, затрудняя работу гасителей, и выбрасывал жаркое пламя. Каждый горевший сарай превратился в гигантский факел и на дальнее расстояние освещал ночную тьму. Белый мрамор высочайшего маяка на острове Фарос[144] принял красноватый оттенок, но огонь на вершине его башни, видный обыкновенно издалека, казался бледным и лишенным света. Темные корпуса больших кораблей и рои лодок вдали были окружены огненным мерцанием, а спокойное море у берега, как зеркало, отражало блеск, заливавший всю окрестность Лохиады.

Бальбилла не уставала восторгаться зрелищем этой оживленной борьбы самых блестящих красок между собою и самого яркого света с глубочайшей тенью. И она имела время созерцать эту чудную картину, потому что ее колесница подвигалась вперед очень медленно, а там, где улица направлялась от императорской гавани к дворцу, ее остановили ликторы и объявили решительно, что дальше пробраться невозможно.

Лошадьми, испуганными блеском пожара и теснившейся вокруг них толпой, едва можно было управлять. Они поднимались на дыбы и били задними копытами в кузов колесницы. Возница объявил, что не может уже ни за что ручаться.

Поспешивший на помощь народ обменивался замечаниями насчет женщин, которым нечего делать и которым лучше бы сидеть за прялкой, чем загораживать дорогу добрым людям.

— Днем довольно времени для прогулок! — вскричал один гражданин, а другой прибавил:

— Если вон той попадет искра в локоны, то произойдет лесной пожар!

Положение поэтессы становилось с каждой минутой все невыносимее, и теперь она сама приказала вознице повернуть назад. Но на улице, кишевшей народом, это было легче приказать, чем исполнить. Одна из лошадей разорвала ремень, прикреплявший ярмо к дышлу, прыгнула в сторону и потеснила попятившуюся толпу, которая громко закричала.

Бальбилла хотела соскочить с колесницы, но Клавдия, вне себя от страха, крепко вцепилась в нее, умоляя не оставлять ее на произвол судьбы среди погибели.

Избалованная патрицианка не была боязлива, но на этот раз горько пожалела о том, что не послушалась Вера. Сначала она подумала: «Очень милое приключение, однако же оно будет совсем прекрасно только тогда, когда кончится»; но потом ее отважный поступок потерял для нее всякую прелесть, и она стала в нем раскаиваться. Она уже была ближе к слезам, чем к смеху, когда какой-то густой мужской голос позади нее крикнул повелительно:

— Место для насосов! Отбросить в сторону все, что загораживает дорогу!

Эти ужасные слова заставили Клавдию упасть на колени, но они дали новые крылья сломленному мужеству Бальбиллы.

Она узнала голос архитектора Понтия.

Он, верхом на лошади, остановился прямо позади ее колесницы.

Значит, это был тот самый всадник, которого Бальбилла видела скачущим от моря к горящим амбарам, лежавшим выше, а потом опять к морю и обратно.

Она повернулась к нему всем корпусом и позвала его по имени.