Атосса. Император

По тропинке, спускавшейся с гребня горы на равнину, медленно двигались три путника. Но только один из них — старший, бородатый, который шел впереди, — обращал внимание на небо и на море, на чаек и на дикую долину внизу. Вот он остановился, и примеру его в тот же момент последовали его товарищи. Ландшафт у его ног, по-видимому, приковал его взгляд и оправдывал удивление, с которым он покачал своей слегка опущенной головой. Узкая полоса пустыни, отделяя воды двух морей, тянулась перед ним к западу в необозримую даль. По этой самой природой созданной дамбе двигался караван. Мягкие копыта верблюдов беззвучно ступали по дороге, по которой пролегал их путь. Их всадники, закутанные в белые бурнусы, казалось, спали, а погонщики предавались грезам. Серые орлы, сидевшие по краям, не трогались с места при их приближении.

Справа от низкого прибрежья, по которому шел путь из Сирии в Египет, лежало море, совершенно лишенное блеска и сливавшееся с серыми тучами; слева, посреди пустыни, виднелась какая-то странная местность, конца которой не было видно ни к востоку, ни к западу и которая походила здесь — на снежное поле, там — на стоячую воду, в иных местах — на чащу густых тростников.

Старший из спутников непрерывно смотрел то на небо, то вдаль; другой, раб, несший на своих широких плечах одеяла и плащи, не спускал глаз со своего повелителя, третий — юноша из свободных граждан — с усталым и мечтательным видом глядел вниз, на дорогу.

Тропинку, спускавшуюся с вершины горы к морскому берегу, пересекала широкая дорога, которая вела к величественному зданию храма, и на эту-то дорогу и вступил бородатый путешественник. Но он прошел по ней лишь несколько шагов, затем остановился, с досадой покачал головой, пробормотал про себя несколько невразумительных слов, ускоренным шагом повернул назад к узкой тропе и стал спускаться в долину.

Его молодой спутник последовал за ним как тень, опустив чело и не выходя из своей задумчивости; а раб поднял коротко остриженную белокурую голову, и улыбка превосходства пробежала по его губам, когда он увидел у левого края дороги труп павшего черного козленка и возле него старую пастушку, которая при приближении мужчин боязливо спрятала свое морщинистое лицо под сине-черным покрывалом.

— Есть из-за чего! — пробормотал раб, выпятив губы, и послал воздушный поцелуй молодой черноволосой девушке, сидевшей на корточках у ног старухи. Но она этого не заметила; точно зачарованная, следила она за путниками, и в особенности за юношей. Как только все трое удалились настолько, что слов ее не было слышно, девушка вздрогнула и приглушенным голосом спросила:

— Кто это, бабушка?

Старуха подняла покрывало, приложила руку к губам внучки и боязливо прошептала:

— Он!

— Император?

Старуха отвечала многозначительным кивком головы; но девушка с нетерпеливым любопытством продолжала приставать к бабке и спросила:

— Молодой?

— Глупая! Тот, что идет впереди. Седобородый.

— Вон тот? А мне бы хотелось, чтобы императором был молодой.

Действительно, человек, который шел молча впереди своих спутников, был римский император Адриан, и казалось, что его прибытие оживило пустыню: едва он приблизился к камышам, чибисы поднялись оттуда ввысь с резкими криками, а из-за песчаного холма, лежавшего у края той широкой дороги, по которой не пошел Адриан, вышли два человека в жреческих одеждах. Оба они принадлежали к храму Казийского Ваала[3] — небольшому зданию из твердого камня горной породы, которое своим фасадом выходило к морю и только накануне того дня удостоилось посещения императора.

— Не сбился ли он с дороги? — спросил один из жрецов другого по-финикийски.

— Едва ли, — отвечал тот. — Мастор говорил, что император даже в темноте найдет любую дорогу, по которой ходил хоть один раз.

— Однако же он смотрит больше на облака, чем на землю, — заметил другой.

— Но он ведь обещал нам вчера…

— Не обещал ничего определенного.

— Нет. При прощании он крикнул (я это явственно слышал): «Может быть, я снова приду посоветоваться с вашим оракулом…»

— «Может быть…»

— Мне кажется, он сказал: «вероятно».

— Кто знает, какое знамение, открытое им в небесах, гонит его отсюда, — сказал другой. — Он идет к лагерю, расположенному на берегу моря.

— Но в нашей парадной трапезной для него приготовлен обед.

— Ну, для него-то всегда стол накрыт. Пойдем. Какое скверное утро; я продрог!

— Погоди немного, посмотри.

— Что такое?

— Его поседевшие волосы не прикрыты даже шапкой.

— Еще никто не видал его с покрытой головой во время путешествий.

— Да и его серый плащ кажется вовсе не императорским.

— Но на пиршествах он всегда носит багряницу.

— Знаешь ли, кого он напоминает мне походкой и внешностью?

— Ну?

— Покойного верховного жреца нашего — Абибаала, тот тоже шествовал так величественно и задумчиво и носил такую же бороду, как император.

— Да, да… и тот же испытующий и задумчивый взгляд.

— Тот тоже часто смотрел ввысь. Даже широкий лоб у них одинаковый… Только нос у Абибаала был более крючковат и волосы не такие курчавые.