Ацтек

Подобно тому поделочному камню, в честь которого она получила свое имя, Жадеитовую Куколку тоже окружал какой-то загадочный, не поддающийся определению ореол, некое свечение, аура, я даже не знаю, как это лучше назвать, одним словом — нечто как бы говорившее каждому мужчине: «Я здесь. Приди и возьми меня!» Неужели Несауальпилли оказался единственным человеком в мире, не ощущавшим ее призывного жара? Или же он, как и предполагала его юная жена, действительно был лишен мужской силы и поэтому не интересовался ее прелестями? Вряд ли. Будучи свидетелем их встреч и бесед, я склоняюсь к тому, что он проявлял из благородства благоразумие, осмотрительность и сдержанность. Ибо Жадеитовая Куколка, подогреваемая своим порочным нежеланием довольствоваться лишь одним мужчиной, умело вводила мужа в заблуждение, побуждая видеть в себе вовсе не жадную до плотских утех юную женщину, но наивное, хрупкое, невинное создание, которое принудили вступить в брак из политических соображений, дитя, еще не готовое делить постель с мужчиной. Во время его визитов она вовсе не была той искушенной женщиной, которую так хорошо знали я, ее рабы и, надо думать, Йейак-Нецтлин. Жадеитовая Куколка облачалась в одежды, искусно скрывавшие соблазнительные формы и придававшие ей трогательную хрупкость ребенка. Каким-то непостижимым образом коварная красавица ухитрялась ослаблять свою манящую ауру плотского вожделения, не говоря уж о том, что от ее обычного высокомерия и вспыльчивости не оставалось и следа. Обращаясь ко мне, она ни разу не назвала меня унизительным именем Выполняй. Удивительно, но истинная Жадеитовая Куколка была способна оставаться для собственного супруга тайной, сокрытой, как говорят у нас, «в мешке и в ларце».

В присутствии своего господина она не только не позволяла себе томно возлежать на кушетке, но даже не садилась на табурет, а лишь смиренно стояла на коленях у его ног, смущенно потупив взор. Голос девушки звучал как робкий лепет невинного ребенка, так что, не будь мне известна вся ее подноготная, я и сам бы поверил, что передо мною наивное дитя.

— Надеюсь, теперь, в обществе земляка, тебе уже не так скучно и одиноко, как раньше? — спросил ее как-то Несауальпилли.

— Аййо, мой господин, — отозвалась Жадеитовая Куколка и улыбнулась, продемонстрировав трогательные ямочки на щеках. — До чего же я благодарна Микстли. Он все мне показывает, объясняет, что к чему, а вчера даже сводил меня в книгохранилище и прочел несколько величайших стихотворений твоего досточтимого отца.

— Ну и как, тебе понравилось? — поинтересовался юй-тлатоани. — О да, очень. Но еще больше мне хотелось бы послушать собственные сочинения моего супруга и господина.

Несауальпилли, разумеется, не упустил случая продекламировать несколько своих произведений, хотя с подобающей скромностью и отметил, что гораздо лучше эти стихи звучат в сопровождении барабана. Мне лично больше всего запомнилось стихотворение, воспевающее закат. Его завершали следующие строки:

…Как дивных цветов ярчайший букет

Опускают в вазу из самоцветов,

Так и бог лучезарный скрывает свой свет,

И уходит день, вместе с солнечным светом.

— Какая прелесть! — выдохнула Жадеитовая Куколка. — Но до чего же грустно стало от этих стихов у меня на душе!

— На тебя так действует закат? — удивился правитель. — Нет, мой господин, просто я подумала о боге солнца. И о богах вообще. Я знаю, что со временем познакомлюсь со всеми богами твоей страны, но пока мне не хватает тех, к кому я привыкла у себя на родине.

Что, если я осмелюсь попросить у высокочтимого супруга разрешения поставить в этих покоях несколько особенно дорогих мне статуй?

— Моя дорогая Куколка, — с добродушной снисходительностью промолвил юй-тлатоани, — ты можешь делать все, что угодно, и размещать в своих покоях что вздумается, лишь бы это помогало тебе стать счастливее и справиться с тоской по дому. Я пришлю к тебе Пицкуитля, придворного скульптора, и он изготовит для тебя изваяния тех богов, какие милы твоему нежному сердечку.

В тот раз, покидая покои, Несауальпилли велел мне знаком последовать за ним, что я и сделал, усилием воли заставляя себя не потеть от страха, ибо не сомневался, что меня станут расспрашивать о том, чем занимается Жадеитовая Куколка, когда не посещает книгохранилищ и не наслаждается стихами. Однако, к огромному моему облегчению, Чтимый Глашатай поинтересовался лишь моими собственными делами.

— Не слишком ли обременительно для тебя, Крот, посвящать столько времени юной госпоже, твоей названой сестре? — доброжелательно спросил он.

— Нет, мой господин, — солгал я. — Она весьма разумна в своих требованиях и не посягает на время, предназначенное для моих занятий. Мы беседуем, прогуливаемся по дворцу или бродим по городу только по вечерам.