Ацтек. Гроза надвигается

Должен заметить, что женщина и девушка, какие бы замысловатые позы они ни принимали и сколь бы страстно ни ласкали друг друга, все-таки не впадали в то грубое неистовство, какое бывает при спаривании с участием мужчины: движения их отличались большей плавностью и не были столь порывисты. Бывало, что обе вдруг неподвижно замирали в той или иной позе, причем так надолго, что могло показаться, будто они заснули, но потом, вместе или поодиночке, начинали дергаться и извиваться. Я потерял счет этим вспышкам страсти, но могу сказать, что Сама Утонченность и Жадеитовая Куколка в ту ночь достигли высшей точки наслаждения большее число раз, чем это удалось бы любой из них в объятиях самого выносливого мужчины.

Однако в перерывах между этими маленькими конвульсиями они оставались в своих разнообразных позах достаточно долго, так что я смог сделать множество рисунков их тел, разделенных или переплетенных. Если некоторые из рисунков и оказались смазанными или начертанными дрожащей рукой, то в этом следует винить моделей: их вид слишком уж возбуждал художника. Я ведь и сам не был каменной статуей. Созерцание совокупляющихся красавиц заставляло меня откликаться невольной дрожью, а дважды мой член непроизвольно...

Ну вот, теперь и брат Доминго покидает нас, да так стремительно! Странно, как одни и те же слова могут оказывать на разных людей совершенно противоположное воздействие. Думаю, все дело в том, что слова вызывают в наших головах яркие образы, причем так происходит со всеми, даже с писцами, которые, как считается, лишь бесстрастно внимают звукам да запечатлевают их на бумаге.

Коль скоро, однако, дело обстоит таким образом, я, пожалуй, воздержусь от описания всего прочего, чем занималась эта парочка той ночью. Скажу лишь, что в конце концов они разомкнули объятия и обессиленно растянулись на ложе. Обе тяжело дышали, их тепили набухли и покраснели, кожа лоснилась от пота, слюны и прочих выделений, а тела, словно шкуры ягуаров, были испещрены следами укусов и поцелуев.

Тихонько поднявшись со своего места рядом с кроватью, я дрожащими руками собрал разбросанные вокруг моего сиденья рисунки и отошел в дальний угол. Сама Утонченность тоже встала и медленно, словно человек, только что оправившийся от забытья, стала одеваться. В мою сторону она старалась не смотреть, но я видел, что по лицу гостьи струятся слезы.

– Тебе надо отдохнуть, – сказала ей Жадеитовая Куколка и дернула за висевшую над ложем веревочку колокольчика. – Питца проводит тебя в отдельную комнату.

Появилась заспанная рабыня, и в ее сопровождении все еще плакавшая Сама Утонченность покинула помещение.

– А что, если она расскажет обо всем своему мужу? – дрожащим голосом спросил я.

– Ничего она не расскажет, не посмеет! – уверенно заявила Жадеитовая Куколка. – Дай-ка лучше взглянуть на зарисовки.

Я вручил госпоже рисунки, и она принялась один за другим внимательно их рассматривать.

– Вот значит, как это выглядит? Изысканно... А я-то думала, что уже испытала все виды наслаждений... Как жаль, что мой господин Несауальпилли приставил ко мне только немолодых и непривлекательных служанок. Пожалуй, некоторое время мне придется довольствоваться посещениями Самой Утонченности.

Я был рад услышать это, поскольку знал, какая судьба в противном случае неминуемо ожидала бы бедную женщину.

Юная госпожа отдала мне рисунки обратно, потом потянулась и сладострастно зевнула.

– Знаешь, Выполняй, мне и правда кажется, что сегодня я испытала наибольшее наслаждение с тех пор, как попробовала ту деревянную штуковину.

«Ну что ж, это, наверное, вполне резонно, – думал я, направляясь обратно в свои покои. – В конце концов, женщина знает потребности женского тела лучше любого мужчины. Ведь только ей известны все тайны собственной чувственности, только она знает, как именно ее тело, а стало быть, и тела других женщин реагируют на различные действия и прикосновения партнера. Но если так, значит, и мужчина, получив доступ к этим знаниям, может добиться большего совершенства в искусстве плотских утех, к обоюдному удовольствию, как своему собственному, так и той, с кем он делит ложе». Исходя из этих соображений, я провел немало времени, изучая рисунки и восстанавливая в памяти детали, которые не могли запечатлеть никакие мелки.

Прошу понять меня правильно: я вовсе не гордился той ролью, которую мне пришлось сыграть в падении Самой Утонченности, но всегда считал, что человек должен по возможности извлекать пользу из всего, даже если ему приходится участвовать в самых плачевных событиях.

* * *

Увы, грехопадение Самой Утонченности отнюдь не стало самым прискорбным событием в моей жизни. Если бы я только знал, какой удар поджидает меня, когда снова вернулся домой, на родной Шалтокан, чтобы участвовать в празднике Очпанитцили.