Ацтек. Гроза надвигается

С этими словами женщина увлекла меня, слишком ошеломленного, чтобы сопротивляться, за собой на топчан, задрала накидку и потянула за мою набедренную повязку.

– Хозяин гостиницы потребовал бы за маатиме пять бобов какао, из которых два оставил бы себе, – задыхаясь, произнесла она, – поэтому я прошу только три. Разве это не справедливая цена?

Ответить я не мог, поскольку растерялся невероятно. Только представьте: мы оба голые, девушки таращатся на нас так, словно не в силах оторвать от этого зрелища глаз, а их мать пытается завалить меня на себя. Вероятно, девушки знали, как выглядит тело их матери, и, возможно, даже видели возбужденный мужской член, но едва ли когда-нибудь становились свидетельницами совокупления.

– Женщина! – вскричал я, хоть и был пьян. – Здесь же твои дочери! Вели им уйти или хотя бы погаси лампу...

– Пусть видят! – почти выкрикнула она. – Пусть знают, чем им предстоит заниматься!

Лицо Джай Беле было мокрым от слез, и до меня наконец дошло, что она была вовсе не такая уж распутная, как пыталась изобразить. Я скривился, резко взмахнул рукой, и правильно понявшие мой жест девушки с испуганным видом выбежали за дверь-занавеску. Но Джай Беле, словно не заметив этого и упиваясь своим унижением, крикнула снова:

– Пусть увидят, что им предстоит делать!

– Ты хочешь, чтобы и другие это увидели, женщина? – прорычал я. – Пусть тогда смотрят как следует!

Вместо того чтобы распластаться поверх нее, я перевернулся на спину и, приподняв, посадил ее сверху, нанизав на свой тепули. Джай Беле вздрогнула, но тут же обмякла и прильнула ко мне, хотя слезы ее продолжали капать на мою обнаженную грудь. Короче говоря, все произошло быстро и страстно. Она, несомненно, ощутила в себе излившуюся струю, но не отпрянула, как сделала бы всякая другая продажная женщина.

К тому времени собственное тело Джай Беле уже хотело удовлетворения, и я думаю, что, останься ее дочери в комнате, она не обратила бы внимания на то, какое впечатление производят на них наши телодвижения. Дойдя до высшей точки наслаждения, Джай Беле откинулась назад: ее набухшие соски торчали, длинные волосы мели мои ноги, а рот открылся в мяукающем стоне – подобные звуки издает котенок ягуара. Потом она снова рухнула на мою грудь, обмякнув так, что ее можно было бы принять за мертвую, когда бы не прерывистое дыхание.

Спустя некоторое время я пришел в себя, а поскольку за время соития несколько протрезвел, то, повернувшись, приметил рядом, с другой стороны, еще одну голову. Огромные, широко раскрытые карие глаза за роскошными темными ресницами и очаровательное лицо одной из дочерей. Не знаю уж когда, но девушка вернулась в дом и теперь, опустившись на колени рядом с топчаном, внимательно меня рассматривала. Я накинул одеяло, прикрыв наготу – и свою, и ее все еще неподвижной матери.

– Ну шишаскарти... – произнесла дочка шепотом. Потом, увидев, что я не понимаю, она тихонько заговорила, виновато хихикая, на ломаном науатлъ: – Мы подсматривали сквозь щели в стене.

Я застонал от стыда и смущения: воспоминания об этом обжигают меня до сих пор.

Но тут девушка серьезно сказала:

– Я всегда думала, что это плохо. Но ваши лица были хорошие, вроде как довольные...

– Ничего плохого в этом нет, – рассудительным шепотом ответил я, хотя, как вы понимаете, настроение у меня было отнюдь не философское. – Просто гораздо лучше, когда ты занимаешься этим с человеком, которого любишь. И не на людях.

Девушка хотела было сказать что-то еще, но неожиданно ее желудок заурчал, да так громко, что заглушил слова. С пристыженным видом она отодвинулась, пытаясь притвориться, будто ничего не произошло.

Я воскликнул:

– Малышка, ты голодна?

– Малышка?! – Она обиженно тряхнула головой. – Да я почти твоя ровесница, чего, судя по тебе, вполне достаточно для... сам знаешь для чего. Нашел малышку!

Я растормошил ее сонную мать и спросил:

– Джай, когда твои дочери последний раз ели?

Она зашевелилась и покорно ответила:

– Мне разрешено кормиться объедками на постоялом дворе, но уносить с собой много не позволяют.

– И ты попросила всего три боба какао! – сказал я сердито.

Честно говоря, мне впору было самому запросить плату за публичное выступление или за выполнение роли наставника молодежи, но я нашарил свою отброшенную в сторону набедренную повязку и вытащил кошелек, который хранил зашитым в нее.

– Держи, – сказал я девушке и насыпал ей в ладони двадцать или тридцать бобов. – Сходите с сестрой купите еды. И растопки для очага. Берите все, что хотите, и столько, сколько сможете принести.

Она посмотрела на меня так, будто я наполнил ее ладони изумрудами. Затем порывисто наклонилась, поцеловала меня в щеку, вскочила и выбежала из дома. Джай Беле приподнялась на локте и посмотрела мне в лицо.

– Ты добр к нам, хотя я вела себя не лучшим образом. Пожалуйста, позволь мне быть нежнее к тебе сейчас.

– Ты дала мне то, что я пришел купить, – был мой ответ. – Я вовсе не пытаюсь купить твою любовь.

– Но я хочу подарить ее, – настаивала Джай Беле.