Ацтек. Поверженные боги

Первым высказался гонец, который принес продиктованное Пацинко послание следующего содержания. Двадцать крылатых кораблей, самые большие из всех виденных ранее тотонаками, прибыли в бухту Веракрус. С этих кораблей сошли на берег тысяча триста солдат, все вооруженные и в Доспехах. Восемьдесят из них, помимо мечей и копий, имеют также аркебузы, а сто двадцать — арбалеты. Кроме того, они привезли с собой девяносто шесть лошадей и двадцать пушек.

Мотекусома посмотрел на Кортеса с подозрением и сказал:

— Похоже, друг мой, чтобы проводить тебя домой, твои соотечественники прислали внушительное войско.

— Да, так оно и есть, — ответил Кортес, которого, судя по всему, услышанное отнюдь не обрадовало. Он снова повернулся ко мне: — Приказано им передать что-нибудь еще?

Тут заговорил другой гонец, показавший себя одним из самых нудных и дотошных «запоминателей слов». Он полностью, с начала и до конца, воспроизвел весь разговор, состоявшийся при первой встрече Пацинко с вождями новоприбывших белых людей. Оно бы и ладно, но гонец тарахтел на обезьяньей смеси языка тотонаков и испанского, ибо там не нашлось переводчика. В результате получилась полнейшая ахинея. Выслушав его, я пожал плечами и сказал:

— Генерал-капитан, я ничего не могу разобрать, кроме двух часто повторяющихся имен. Твоего и еще одного, которое звучит как Нарваэс.

— Нарваэс здесь? — вырвалось у Кортеса, после чего прозвучало крепкое кастильское ругательство.

Мотекусома заладил снова:

— Я велю принести из сокровищницы золото и драгоценности, как только твой караван носильщиков…

— Прошу прощения, — сказал Кортес, оправившись от очевидного удивления. — Пусть лучше все ценности пока остаются под охраной, спрятанными в твоем хранилище. Я сперва должен выяснить, с какими намерениями прибыли эти люди.

— Но разве могут быть сомнения в том, что это твои соотечественники? — сказал Мотекусома.

— Ни малейших. Но ты ведь сам рассказывал мне, что твои собственные соотечественники порой сбиваются в шайки и становятся разбойниками. Случается такое и у нас. Нам, испанцам, приходится проявлять осторожность по отношению к некоторым мореходам. Ты поручаешь мне доставить королю Карлосу самый ценный дар, когда-либо направлявшийся одним монархом другому, и мне не хотелось бы лишиться его из-за морских грабителей, которых мы называем пиратами. С твоего разрешения, я немедленно отправ люсь на побережье и выясню, что это за люди.

— Разумеется, — сказал Чтимый Глашатай, которого восхищала сама возможность того, что белые люди схватятся с оружием в руках и, возможно, перебьют друг друга.

— Мне придется двигаться форсированным маршем, — продолжал Кортес, размышляя вслух, — так что с собой я возьму только своих испанских солдат и лучших из наших союзных воинов. А лучшие, конечно, это бойцы Черного Цветка…

— Да, — одобрил Мотекусома. — Хорошо. Очень хорошо.

Но улыбка исчезла с его лица, когда генерал-капитан произнес следующие слова:

— Я оставлю Педро де Альварадо, того рыжеволосого человека, которого твои люди прозвали Тонатиу, чтобы охранять здесь мои интересы… То есть, конечно, чтобы защитить твой город, на тот случай, если пиратам все-таки удастся прорваться сюда с побережья. Ну а поскольку у меня нет возможности оставить достаточное количество своих товарищей, мне придется прислать подкрепление союзников, находящихся сейчас на материке…

Так и произошло. Кортес с основными силами испанцев и всеми аколхуа Черного Цветка спешно выступил на восток, а Альварадо остался командовать почти восемью десятками своих соотечественников и четырьмя сотнями тлашкалтеков, которые явились с материка на смену ушедшим и тоже разместились во дворце. Это, разумеется, являлось неслыханным оскорблением.

На протяжении всей зимы Мотекусома и так находился в Достаточно щекотливом, двусмысленном положении, но весна принесла ему несравненно большее унижение. Теперь он жил под одной крышей не просто с чужеземцами, которые, Хотя бы формально, могли считаться гостями, но с исконными врагами своей страны и своего народа. Если надежда Рано или поздно избавиться от испанцев помогала Чтимому Глашатаю хоть как-то держаться, то, оказавшись якобы гостеприимным хозяином, а на деле пленником самых злобных, самых заклятых, самых ненавистных своих недругов, он окончательно впал в мрачное уныние. Во всем случившемся имелся лишь один плюс, хотя сомневаюсь, чтобы Мотекусома находил в этом утешение. Тлашкалтеки были несравненно чистоплотнее испанцев, и пахло от них гораздо лучше, чем от белых людей.

— Это нестерпимо! — заявил Змей-Женщина.

Эти самые слова я в последнее время все чаще и чаще слышал от все большего числа подданных Мотекусомы. Сейчас они прозвучали на тайном заседании Изрекающего Совета, на которое были приглашены многие не входившие официально в его состав благородные воители, мудрецы, жрецы и представители знати, в том числе и я.