Ацтек

– Бью, жена моя, я тоже тебя люблю. Она не могла ответить, ибо слезы лишили ее последнего голоса, и лишь протянула мне руку. Я нежно взял ее, пожал, и мы, наверное, сцепили бы наши пальцы, но даже это оказалось невозможно, поскольку пальцев у Бью уже не было. Ибо она, как, наверное, вы, мои господа, уже догадались, «пожираема богами». Что это значит, я вам уже рассказывал, а потому не стану возвращаться к этой теме и описывать, что именно в этой женщине, некогда столь же прекрасной, как Цьянья, боги пока еще оставили не съеденным. Я лишь сидел рядом с ней, и мы оба молчали. Не знаю, о чем думала Бью, но я вспоминал те годы, которые мы прожили вместе и в то же время порознь. Сколько времени и сколько любви мы, не заметив, растратили впустую! А ведь они – и время, и любовь – это единственное во всем мире и во всей нашей жизни, что нельзя купить, но можно только потратить. Прошлой ночью мы с Бью наконец объявили друг другу о своей любви… но сделали это так поздно, слишком поздно. Все миновало, все в прошлом, все истрачено, и ничего уже не вернуть. Поэтому я сидел и вспоминал эти потраченные впустую годы. Ну а потом вспомнил и другие, уходя мыслями все глубже в прошлое. Кажется, давно ли отец нес меня на плечах через весь Шалтокан, под «старейшими из старых» кипарисов? Мне вдруг вспомнилось, как я попадал из лунного света в лунную тень и снова возвращался к лунному свету. В ту пору, конечно, я не мог знать, что это в известном смысле прообраз моей будущей жизни с ее постоянной сменой светлого и темного, доброго и злого, радости и горя. Со стороны может показаться, что за минувшие с той ночи годы я претерпел слишком много страданий и невзгод, больше, чем следовало, однако мое непростительное пренебрежение к Бью Рибе – достаточное доказательство тому, что и сам я причинял страдания и невзгоды другим. Впрочем, бесполезно сожалеть о былом, да и сетовать на свой тонали тоже бесполезно, тем паче что, невзирая на все дурное, я, оглядываясь назад, прихожу к выводу, что хорошего в моей жизни было все-таки больше.

Боги ниспослали мне немало щедрот и возможностей совершать достойные поступки, и если мне и стоит о чем-то сокрушаться, так лишь о том, что они отказали мне в последней своей милости – возможности уйти из жизни прежде, чем все мои достойные деяния остались в далеком прошлом. Мне давно пора умереть, но я все еще жив, хотя возможно, что и на это у богов были свои причины. Если не считать тот памятный ночной разговор пьяным бредом, то придется поверить в то, что два бога сочли возможным и нужным сообщить мне, какими соображениями они руководствовались. А если помните, то боги тогда сказали, что мой тонали состоит не в том, чтобы быть счастливым или несчастным, богатым или бедным, деятельным или праздным, уравновешенным или вспыльчивым, умным или глупым, веселым или унылым, хотя все это, разумеется, было в моей долгой жизни. По мнению богов, мой тонали предписывал мне принимать без робости все испытания и не упускать возможность жить как можно более полной жизнью и стать участником как можно большего количества событий – великих и малых, имеющих историческое значение и самых заурядных. Но боги мне также сказали – если только это были боги и если они говорили правду, – что истинная моя роль в этих событиях состоит лишь в том, чтобы запомнить их и рассказать все тем, кто придет вслед за мной, дабы события эти не были преданы забвению. Так вот, именно это я сделал. Я поведал все, за исключением, быть может, случайно упущенных мелких подробностей. Ваше преосвященство, если ему будет угодно, может расспросить меня еще о чем-то особо, мне же на ум больше ничего не приходит.