Аццкий Хай

Из-за дерева, куда он ходил облегчиться после боя с рысью, вышел Нутэлкут. Увидел росомаху в боевой стойке и застывшего с распахнутыми глазами началныка. И, не раздумывая выхватив откуда-то лук, всадил в глаз зверю стрелу. Тот мгновенно поменял приоритет целей и бесстрашно бросился на кряка. Гололед, как и полагается, помог, росомаха закувыркалась, но, по инерции продолжив движение, вылетела за его пределы буквально за полторы секунды. Врезавшись в дерево она еще секунды две приходила в себя, а потом, громко зарычав, прыгнула на непися, повалив того в какие-то колючие кусты. В ней уже торчали три-четыре стрелы, но, казалось, они не особо ей мешают. Бар ее жизни опустился всего процентов на семь-восемь.

Когда наконец-таки с восьмой или девятой попытки прошла заморозка, росомаха уже располосовала бедного кряка длиннющими когтями так, как давешней рыси и не мечталось. Здоровье его мигало в тревожном тридцатипроцентном секторе, и держался он только на морально-волевых. Дальше было проще, Риммон кинул проводнику еще одну бутылочку лечилки и стал раз за разом бросать заморозку на безумную животину.

Кряк ковырял ее ножом, как мог. Процесс оказался долгим, зато эффективным. Отсчитывая в уме секунды откатов, Риммон периодически швырял свои ледышки, но… Двухсотый уровень – это уже не сто двадцатый. Он снова попадал хорошо, если один раз из шести-семи нюков.

Наконец тварь издохла. Риммон посмотрел на окровавленного, в изодранной в клочья одежде, но довольного кряка. Хэпэ чуть меньше семидесяти процентов. Вздохнул и выдал ему еще одно, предпоследнее, Среднее зелье лечения. Крепких у него было с собой штук пятьдесят, но тратить их на непися он не собирался.

– На, поправься… Разорюсь я с тобой.

– Моя сэмья всо отдаст. Кушать нэбудэм, спать нэбудэм, работать будэм. Ты такой добрый началныка, мы с тобой вэздэ пойдом! Ты нас в хорошээ мэсто увэдошь, мы там будэм много-много работать, мало-мало отдыхат… Мы самыэ хорошыэ охотныкы да Проводныкы, да. Толко тут много-много плохого жывот. Мало-мало краков, много-много пэлмэнцэв тэраэтся в лэсу, да. Кого находым – наказываэм…

Пока кряк изливал этот словесный понос, сбрасывая стресс, Риммон разделывал росомаху. Ну все стандартно, шкура, когти, зубы… Мясо несъедобно… ну условно-то съедобно, условно вон и кряк этот съедобный, но… о, Желтая Железа Росомахи. Редкая. Крафтовая. Ладно, хорошо… Ну и напоследок желудок. Вонь, конечно, та еще. Желудок был вскрыт, и радостный Риммон нащупал в нем что-то большое и металлическое. ЕСТЬ!!!

Он вытащил это и рассмотрел. Колокольчик. Может быть, даже маленький колокол. Сантиметров двадцать в диаметре основы, бронзовый, под воздействием желудочного сока весь позеленел. И как эта паскуда его проглотила-то и, главное, где? Может, там еще что есть?

Риммон оттер травой колокольчик от липкой полупереваренной гадости, и присмотрелся к его описанию. «Колокольчик КРС». И все. Э-э… И что такое крс? Вертится ведь где-то рядом истина, а не ухватишь. Крс, крс…

– …жэншыны тэраюца часто, да… Вот потэралас одна мы ео нашлы ы наказалы, всэ впатыром… поочэрэды… Потом ышо потэралас одна, мы и ео нашлы и тожэ наказалы. А потом оны как началы тэратса каждый дэнь по тры-четырэ раза, да… Ох, глупыэ, глупыэ… Тэраюца вэдь совсэм блызко дажэ… В пролом году одна вообщэ за сараэм потэралась, да. Ну что дэлать, пошлы, нашлы, наказалы…

– Это что? – Риммон сунул под нос возбужденно тарахтящему кряку колокольчик.

– Колоколчык. Ы вот мы, когда…

– От чего?

– От олэня. Рангыфэр тарандус, да. Ы вот мы…

– Чего? – Риммон конечно знал латынь, ведь он был образованным демоном, но от выданного кряком научного названия северного оленя снова сел на бревно.

– Олэнь. Жывотныэ такоэ. Два рога, четырэ ногы, кушаэт это… флору, да.

– Зашибись. Флору… Так, ясно, колоколчык… тьфу, колокольчик на оленя, чтоб не потерялся?

– Ты, началнык, шыбко умный, да. Всо сразу понал, да.

Ясно, а крс – крупный рогатый скот, значит, да. Тьфу! Нужно с этим… животноводом-эрудитом прекращать уже общение, потом слова паразиты не выведутся, да… Черрррт!

– А этот? Ничего в нем особенного нет?

– Болшой мало-мало. Но такоэ бываэт. И старый, да.

– Слушай, а что ты все время, экаешь да ыкаешь? Вроде за другими кряками такое не водится.

– За мной тожэ нэ водылось, да… Но, когда Пулынкут умэр, я эго душу взал. Двэ душы у мэна щас, да… Очынь плохо, когда двэ душы, тажэло, да… Давыт душа вот суда, да… – он показал куда-то в район своего паха. – Элэ-элэ сдэржываус, да… Нужно срочно жэнщыну ыскать, чтобы душу пэрэдать…

– Эй, ты на меня так пристально не смотри… я в лесу не терялся.

– Нэт, душу можно толко жэншынэ пэрэдать, у нэо своэй нэту. Она поползуэца пока нэ родыт сына, будэт толко рада, да. Ы блызкый родствэнык можэт взать, но нэ надолго, да.

Наверное, в его понимании душа – это что-то другое, подумал Риммон. Он-то точно знал – у женщин, настоящих женщин – души есть. Сколько он уже их в Ад отправил, и не сосчитать.