Атташе (СИ)

Потому Стааль и другие лидеры гемайнов обратились к нам — военным советникам и добровольцам из Иностранного легиона. Впервые за десятки лет кафры изъявили желание принять участие в защите Родины: очень уж большое впечатление на мирных пейзан произвели рассказы риольцев, которые прибыли в Наталь на пароходах и были расселены по краалям всей страны. Теперь мне казалось, что хитрец-архиепископ поступил так не случайно: слезы маленьких девочек и глухие проклятья мужчин, понюхавших пороху при защите родных домов, ныне сожженных, действовали на и без того патриотически настроенное население куда как эффективнее, чем сотни пропагандистских речей и броских газетных заголовков.

Так или иначе, общины кафров постановили выделить от каждых пяти семей по одному неженатому парню на подмогу хозяевам — чтобы оборонять рубежи Наталя от безбожных федералистов и чудовищных каннибалов. Они думали, что будут строить укрепления и подносить патроны. А гемайны, тоже впервые в истории, дали кафрам в руки винтовки.

— Как они будут стрелять в людей? — спросил я минеера Бооту, который координировал наше взаимодействие с кафрами, — Им же жалко!

— Они послушные. Из них не получатся воины, да. Но я уверен — вы сможете воспитать из них солдат.

Воин и солдат — это не одно и то же? Интересная и спорная мысль! Но пока что все говорило в ее пользу.

Коричневые босые ступни месили пыль, винтовки в крепких молодых руках кафров вздымались вверх, прикладывались к плечу и — щелк-щелк, клацали затворы.

— А-а-а-агонь!!! — кричал по-имперски вахмистр Перец, и сотни пальцев вхолостую тянули за спусковые крючки.

Патроны им раздали только дней через десять.

Если Боота был прав, муштра и привычка повиноваться команде на самом деле должны были стать для покладистых кафров подходящим способом превратиться в силу, могущую противостоять диким ордам каннибалов.

* * *

Дыбенко, Перец, Фишер и еще дюжина легионеров скорым маршем вели нашу полутысячу кафрских добровольцев к ущелью Ланге Гуут — Длинная Кишка. Я формально никакой должности не занимал, поскольку к Иностранному легиону приписан не был, но курировал весь процесс формирования добровольческих кафрских соединений, и должен был предоставить подробнейший отчет об их эффективности. Точнее — два отчета. Даже три: в "Подорожник", лично Стаалю и незабвенному Артуру Николаевичу, конечно.

На десять верст восточнее такой же отряд низкорослых коричневокожих стрелков на позиции выводили Стеценко, Панкратов и Лемешев. Западнее верховодили — Вишневецкий и Демьяница вместе с каким-то лихим парнем из бывших лоялистов — Хлыновым. Три недели — ровно столько продлилась подготовка кафров. И ровно столько я в свое время успел поучиться в юнкерской школе — когда это было?.. И потому совершенно точно мог сказать — этого едва-едва хватало, чтобы стать мало-мальски годным солдатом. И совершенно недостаточно, чтобы превратиться в настоящего офицера. Я, например, так никогда им и не стал, оставшись тем, кем и являлся — рефлексирующим интеллигентом. Не было во мне той пресловутой военной "белой" косточки, такой, как, например, в Вишневецком.

Дорог тут уже не было — только направления. Впереди двигались абиссинцы во главе с Тесфайе — наша разведка. Они сигналили зеркальцами с холмов, обозначая, что путь свободен. За ними поросшую чапарралем равнину топтали босые ноги кафров и сапоги их командиров-наставников — легионеров. А замыкали движение мощные гемайнские фургоны, с толстыми бортами, горчичного цвета тентами и высокими колесами, обитыми кованым железом. Патроны, много патронов — и драгоценный пулемет, эта священная корова Перца и Фишера — вот что тащили работяги-мулы.

Мы все вкалывали как мулы, и я вспомнил своего товарища по несчастью, покойного Вольского, земля ему пухом. "Двуногие мулы" — так он и говорил. По спине мне лупил точно такой же, как и у всех кафров, вещмешок, битком набитый припасами, на плечо давила винтовка, по бедру шлепала малая пехотная лопатка, чтоб ее, а из-под фуражки текли соленые струйки пота, задерживаясь капельками на грязном носу и щеках и орошая страдающую от жажды сухую почву вельда.

Кафрам было хоть бы хны. Шли себе и шли, уминали пятками побеги кустарника и редкие травинки. Кажется, они даже не потели.

Как белые сахибы мы могли бы ехать на фургонах. Но мы не были белыми сахибами-лаймами. А еще — могли бы гарцевать вокруг колонны на горячих жеребцах — но мы не были и бородачами-гемайнами. Мы — имперцы, и мы — пехота, а потому — месим землю вместе с этими молодыми ребятами, которые поглядывают на нас время от времени и одобрительно шушукаются.

— Это вы — пехота. А я — моряк! — скорбно затягивался папиросой Дыбенко, — Видал я ваши сапоги...

— А в тундре на лыжах рассекал — и не жаловался, — я утер пот со лба.

— Так там снег! Снег — та же вода, смекаешь? Вода — моя стихия!— его чуб спадал на лицо слипшимися прядями, но глаза глядели всё так же задорно.

— А вы по этой самой воде ходите, да-да-да... — так мы балагурили, коротая версты.

* * *