Атташе

У гемайнов были и другие заботы — например, интернировать и сопроводить к линии соприкосновения пятнадцать или двадцать тысяч городских ополченцев, которые тоже прочли листовки и теперь скидывали оружие в огромные кучи на дне высохшей речки. Подумать только, двадцать тысяч! Если бы они просто продолжали стрелять — мы все были бы трупами. Видит Бог, фронт и вправду проходит по человеческим душам…

Первым, что я разглядел, было два знамени — Конгрегации Наталь и Империи. Черные полотнища — с аскетичным крестом и нашим имперским орлом — реяли рядом. Теперь можно было не опасаться дипломатического скандала — перемирие! Натальский флаг был в нескольких местах пробит пулями, на имперском виднелись бурые пятна. Я подумал, что кто-то из наших, наверное, хранил его под одеждой и штандарт впитал в себя солдатскую кровь.

Под знаменам замер караул легионеров — дюжина крепких мужчин с суровыми лицами. Парадный строй в окружении полуразрушенных артиллерийским огнем укреплений, тлеющих палаток и дымящихся воронок от снарядов смотрелся контрастно. Чуть поодаль трепетал на ветру небольшой флажок с красным крестом — там оказывали помощь раненым.

— Господь всемогущий! — навстречу мне широкими шагам направлялся подполковник Шендерович, — Вы — герои! Я такого со времен Великой Войны не видал! Я напишу реляцию, такую реляцию, что ей-Богу… Тут Серебряный крест каждому нужно вешать на грудь!

Голова у него была перебинтована, но глаза сверкали всё тем же ледяным огнем. Он, вообще-то, тоже был героем.

— Мы потеряли тысячу семьсот человек, — сказал я, — Господин подполковник, будьте любезны, распорядитесь, чтобы бойцам оказали своевременную медицинскую помощь… Не хотелось бы потерять кого-то еще.

— Да-да, конечно. К нам из-за Лилианы уже подходит помощь!

Гемайны перебрасывали тыловые и медицинские части со стороны Великого Трека, так что, в общем-то, всё должно было наладиться. Буба уже быстро-быстро что-то говорил своим соплеменникам, и раненые послушно выстраивались в очередь перед уцелевшими палатками с красными крестами, остальные располагались тут же, на земле, и моментально засыпали, по-детски положив под щеку ладонь.

Я почувствовал, что тоже зверски хочу спать. Попытка найти нашу с Феликсом палатку ничего не дала — на ее месте зияла воронка от снаряда семидесятипятимиллиметровки Канэ. А вот растущая рядом казуарина — деревце с довольно пышной кроной — уцелела. Разве что ствол ее был посечен осколками, да некоторое количество ветвей валялось там и сям. Плюнув, я подтащил под дерево какой-то кусок брезента, сложил его вчетверо и улегся, сунув фуражку под голову, а портупею с шашкой и револьвером сложил у правой руки.

Сон навалился тысячепудовой гранитной плитой — черный, непроницаемый, тяжелый, без сновидений и чувств.

* * *

Проснулся я от голосов неподалеку. Было темно, но первые лучи солнца уже подкрасили небеса над вельдом легкомысленными отблесками над самым горизонтом. Неужели — проспал до рассвета? Это сколько часов — пятнадцать? Двадцать?

На этом странности не заканчивались: вместо фуражки под головой у меня удобно расположилась скатка из банного полотенца, укрыт я был клетчатым легким одеялом, даже сапоги с меня снял неизвестный ангел-хранитель. Они были вычищены и стояли рядом с аккуратно сложенной портупеей и шашкой в ножнах. Фантастика!

Приподнявшись на локтях, я некоторое время подозрительно смотрел на сверкающие от гуталина сапоги, потом сел и осмотрелся. Лагерь почти привели в порядок, мусор и обломки вывезли. Через Лилиану наладили паромное сообщение — плоскодонная самоходная баржа мигала бортовыми огнями — и установили еще два понтонных моста, по которым непрерывно двигались люди и повозки.

Горели костры по периметру, перекликались часовые.

Я потянулся за сапогами и обнаружил еще один приятный сюрприз: корзинка с половиной буханки пшеничного хлеба, кольцом колбасы и куском сыру. И пару веточек зелени лежали сверху — весьма эстетично. И бутылочка легкого молодого вина так и притягивала взгляд и вызывала обильное слюноотделение… Истинно — ангел мимо пролетал, что ли?

— Коль ты старый человек, дядей будешь мне навек! Коли парень ты румяный, братец будешь мне названый. Коль старушка — будь мне мать — так и стану величать. Коли красная девица… Коли красная девица… — чем там заканчивалась цитата из классики, я запамятовал, да и те самые, разбудившие меня, голоса приблизились и стали гораздо более отчетливыми.

Один из них совершенно точно принадлежал доктору Ивану Карловичу Глазенапу, а второй — молодой женщине. Бахметьева?

— …решайте сами. Уверен, в Натале вам найдется достойное занятие. Архиепископ Стааль анонсировал основание университета — вы могли бы устроиться в университетской клинике. Сможете и поработать, и аттестацию пройти. Вы — врач от Бога! Вам суждено быть доктором. Здесь или в Империи, у князя Тревельяна — он очень лестно о вас отзывался, с удовольствием примет. Господи, да для вас все дороги открыты!

— Но…