Аттические ночи. Книги XI - XX

(4) У меня было дело о возврате денег, причем утверждалось, что их начислили и отдали. Однако истец не мог подтвердить этот факт ни табличками, ни свидетелями и аргументы использовал весьма слабые. (5) Но было про него известно, что человеком он был весьма достойным, отличавшимся известной и испытанной надежностью и жизнь его совершенно ничем не была запятнана. [Кроме того], приводилось множество примеров его честности и неиспорченности. (6) Ответчик же не пользовался хорошей репутацией; жизнь его была постыдной и низкой: было известно, что его открыто уличали во лжи, и он славится вероломством и обманом. (7) Тем не менее вместе со своими многочисленными адвокатами он громко кричал, что [истец] должен доказать факт возвращения денег привычными способами, как-то: записью расходов, банковскими счетами, предъявлением расписки, печатью на табличках, поручительством свидетелей. (8) Если из этого всего ничего не будет предъявлено, его самого следует отпустить, а его противника осудить за клевету. То, что было сказано о жизни и поступках обоих, говорилось и совершалось впустую, ибо дело о деньгах, подлежащих изъятию, слушается у судьи по частным делам, а не у цензоров по нравам. [510]

(9) Тогда же друзья мои, которых я собрал для совета, — люди опытные в делах судебной защиты и часто принимающие участие в трудах форума, всегда спешащие из-за всячески отвлекающих их дел, — стали говорить, что незачем дальше заседать и что вне всякого сомнения необходимо оправдать, естественно, того, кто взял деньги, раз нельзя обычным способом доказать [его вину]. (10) Однако же когда я смотрел на обоих людей, один из которых был отмечен честностью, а другой — позором и крайне отвратительным, постыдным образом жизни, то никак не мог решиться на оправдательный приговор. (11) Итак, я приказал отложить рассмотрение дела и от [судейских] кресел направился к философу Фаворину, с которым в это время в Риме я чаще всего общался. Я рассказал ему все, что было сказано в моем присутствии — о судебном разбирательстве, о людях, и как обстояло дело, — и попросил просветить меня относительно этих вещей: и по поводу самой [ситуации], в которой я сомневался, и по поводу всего прочего, что мне надлежит соблюдать в будущем при исполнении обязанностей судьи.

(12) Тогда Фаворин, одобрив добросовестность, [проявляющуюся] в моей нерешительности и волнении, сказал:

«Предмет твоего размышления может показаться мелким и малозначительным. Однако если ты хочешь, чтобы я также дал тебе наставления относительно полного круга обязанностей судьи, то в данном месте и в данное время это никоим образом невозможно. (13) Дело в том, что рассмотрение этого сложного и запутанного вопроса требует большой внимательности и тщательности. (14) Если лишь слегка коснуться всего этого, то прежде всего ставится вопрос о том, как должен поступить судья [в следующем случае]: если он случайно узнает о том, что имеет отношение к предмету разбираемой при нем тяжбы, и это обстоятельство до начала разбирательства или вынесения на суд станет хорошо известным ему одному из какого-то иного дела или по иному случаю, и эти [сведения], однако, не будут фигурировать в ходе данной тяжбы, то подобает ли ему судить согласно тому, что ему известно, или в соответствии с тем, что обсуждается на процессе? (15) Также, — говорил Фаворин, — необходимо выяснить, не следует и не подобает ли судье — после того как обстоятельства дела уже выяснены, если, как кажется, представляется возможность уладить дело, — на некоторое время, отложив обязанности судьи, соединить враждующие стороны, [взяв на себя] обязанности общего друга и, так сказать, примирителя? (16) Впрочем, как я знаю, еще больше вопросов и сомнений вызывает следующее: должен ли судья во время допроса говорить и спрашивать то, что полезно [для хода процесса], даже если тот, в чьих интересах было бы такое сказать и спросить, этого и не говорит, и не требует? Ведь говорят, что это скорее подобает адвокату, а не судье.