Аттила

— Не беспокойся! Он у меня здесь, на груди, под рубашкой. Да кроме того шестеро гуннов будут сторожить на пороге, перед спальней.

— Как всегда, господин. — Он стоял, ожидая приказания привести невесту.

Но Аттила еще раз медленно прошелся по зале и остановился в раздумьи, закрыл глаза.

— А где Гервальт? — сказал он наконец. — Я приказал его позвать, как только все это кончится. Почему он не является?

— Его не могут найти. Я, по твоему приказанию, к тому дому, где он остановился, приставил троих стражей — почетную стражу, как я ему объяснил. А он напоил их пьяными и исчез, не известно куда.

— Разыщи его и заключи в оковы. Оба германские князя должны умереть еще сегодня. Он ради страха и для укрепления верности должен присутствовать при казни.

— Хорошо, господин, я постараюсь захватить его. Но… в своем справедливом гневе ты забыл, что сегодня мы уже не можем более проливать крови… Канун праздника Дцривиллы уже наступил… только через три дня…

— Ну вот, я верую только в Пуру и смеюсь над этой богиней коней, этой деревянной кобылой!

— Да, ты, к сожалению, смеешься, но не я и не твои гунны. Ты завтра же пред всем народом должен торжественно принести жертву. Ты должен это сделать. Народ ждет этого.

— Это — правда. — Так пусть же они в страхе ждут смерти еще три дня.

— А Гервальта, если мы его схватим, оставить без наказания?..

— Наказание ему за то, что не донес о заговоре, назначит верный Ардарих, который тоже промолчал… А тех троих пьяниц, стороживших его, после праздника — на крест!

— Они храбрые воины, господин. При том это в первый раз…

— Чтобы не было повторения. Германцы пусть пьют, но не мои гунны: мир принадлежит трезвым.

Хельхал молчал.

Аттила снова в раздумьи прошелся по зале и затем, остановившись возле друга, сказал:

— Странно, старик, очень странно… Никогда еще этого со мной не случалось… Когда я вижу эту девушку, ее глаза, горящие смертельной ненавистью, в душу закрадывается что-то, чего я никогда не испытывал раньше. Какая страсть вспыхнула во мне, когда я ее только что увидел, как мне хотелось в ту минуту обнять ее… а в душе… в душе — страх!.. Нет, не страх! Это было бы смешно!.. Страха во мне не было даже и там, на Марне, в ту несчастную ночь… Вестготы перешли уже третий, последний ров пред моим лагерем. Он был до краев наполнен трупами моих гуннов. Я велел перед свой палаткой устроит из седел и деревянных щитов костер и облить его смолой, а сам взобрался на него с горящим факелом в руке, чтобы сгореть заживо, но не попасться в руки врагов. Холодная решимость сделала меня бесчувственным, я был совсем как живой мертвец. Но страха или ужаса, — о нет! — их не было… А эта германская девочка!.. Знаешь ли ты, нет, это не страх, это — робость, какую я, будучи мальчиком, ощущал перед святыней!.. Да, она похожа на богиню. Когда она со своим белоснежным лицом, с руками, закованными в золотые оковы, взглянула на меня своими чистыми глазами, холодная дрожь насквозь пронизала меня. — Аттила робко оглянулся вокруг и, наклонившись к Хельхалу, прошептал ему на ухо: — Слушай, старик, — но никому этого не рассказывай! — мне не хватает мужества… нет, бесчувственной дикости для встречи с этой германкой. Ты знаешь, я ничего не пью кроме воды… Но теперь, Хельхал, налей в золотую кружку, знаешь, которая взята в Аквилеи, налей в нее до верху самого крепкого гаццатинского вина и поставь ее в спальне…

— Нет, господин! Это вино совсем как огонь!

— Я говорю тебе: мне холодно от ее взгляда. Мне хотелось бы, я мог бы теперь влить огонь Везувия в мои жилы! Погоди же, белая богиня, ты ужасно поплатишься за все это. Я хочу… Иди, старик! Позаботься о вине! Потом приведи мне мою упрямую невесту. — И слушай, сними с нее цепи.

— Господин…

— Ну?

— Германка очень сильна. Пусть она будет в оковах, пока добровольно не отдастся тебе. Иначе…

— Ну вот, — засмеялся он, по привычке слегка поднимая руки и напрягая мускулы. — Да, слушай еще, Хельхал. Пусть никто не мешает мне наслаждаться вином и любовью! Пусть никто не стучит! Пусть никто не смеет входить, пока я сам завтра не отворю двери и не выйду сюда. Если придут какие-нибудь известия, устные или письменные, ты их выслушаешь или прочтешь…

Глава III

Хельхал привел Ильдихо в опочивальню. Сняв с нее золотые оковы, он вышел. Она с содроганием слышала, как ключ щелкнул в двери.

Она торопливо оглядывалась вокруг в полутемной комнате, думая о том, как бы спастись. Но, увы, единственный выход — дверь была заперта и завешена ковром. Приложив ухо к замочной скважине, она слышала бряцание оружия. Это гунны располагались на ночь у двери. Все стены покрыты были коврами, так что ни один звук снаружи не проникал в комнату Окон не было, и даже отверстия, проделанные вверху в крыше, были закрыты.

Посреди опочивальни, прямо на полу, лежала целая куча мягких одеял и подушек, покрытых тигровыми, львиными и медвежьими шкурами.

Возле постели стоял стол изящной работы, а на нем большая золотая кружка и маленький серебряный кубок.

По стенам уставлены были сундуки с выпуклыми крышками.