Аттила

— Ты сомневаешься? — сказал он. — Тогда я поклянусь! Но это будет самая верная клятва, клятва на мече! Где мой…

Он схватился за свою перевязь, но на ней меча не было. Он забыл его в опочивальне.

Вдруг взгляд его упал на меч, принесенный пастухом.

— Пусть так, — сказал он. — Руаль говорит, что, по древнему народному преданию, в дунайском лесу спрятан меч бога войны. Может быть, — улыбнулся он, — это он. Я поклянусь на этом мече…

И он пошел за ним к столу, но успел ступить только два шага, а на третьем уже лежал у моих ног. Я видел, что из его шеи красной струёй брызнула кровь. Его кровь залила мне лицо и руку, в которой был меч. Не знаю, как он очутился у меня в руке.

Ни слова более не мог он произнести. Он только взглянул на меня. Но я стал бесчувствен и холоден, как железо, бывшее у меня в руке.

— Да, — воскликнул я ликуя, — это волшебный меч. Ведь я ничего больше не чувствую. Взор брата угас…

Так Аттила закончил свой рассказ. Он с трудом переводил дух.

Глава Х

Долго они сидели молча. Наконец Хельхал прервал молчание.

— Выйдя из палатки, — начал он, спокойно смотря на убийцу, — ты сказал гуннам, что брат, упившись вином, по неосторожности наткнулся на меч. Не все этому поверили. Некоторые вздумали было роптать…

— Но я не дал им времени. В тот же день начал я войну с Византией, с остготами, с маркоманами, с сарматами…

— У Бледы детей не было, — прервал его Хельхал. — Вдова, оставшаяся беременной, под строгим надзором была отправлена в изгнание. И кто у нее родился, никому не известно.

Аттила с досадой взглянул на него.

— Мальчик… он умер, — нетерпеливо тряхнув головой, сказал он. — А я во всех четырех войнах одержал победу. С тех пор гунны всюду слепо следуют за мной, когда я, размахивая мечом, еду впереди. Они знают, что этот меч Бледа мне оставил в наследство. Да, это победоносный меч?.. Еще ни разу я не был разбит. Ни разу! — вдруг грозно закричал он, топнув ногой, — ни разу. Даже там, в Галлии, когда римляне составили с вестготами свой бессмысленный союз… Ты пожимаешь плечами, старик?.. Ни разу! говорю я тебе. Разве они преследовали нас, когда мы отступали? И на четвертый день в четвертый раз я мог бы напасть на них (у меня еще довольно было гуннов), если бы ночью (в эту ночь кровь хлынула у меня горлом, и я едва не умер) мне во второй раз не явился бог войны. — А через три года приходи снова, втрое сильнейший, и победи!

И будущей весной я пойду снова и одержу победу.

А мои завистники решили, что мой меч бессилен против одного врага — против римского папы.

Глупцы! Они думают, что я отступил тогда, боясь гнева христианского Бога, которым грозил мне седобородый священник на улице в Мантуе. Да почему мне бояться Христа или Св. Петра больше, чем других богов, в которых я также не верую? У нас, как и у германцев, есть пословица: «кто попадет в Рим, становится римлянином или умирает». Давно уже знаю я эту пословицу и ни во что не ставлю. А правда, когда в Мантуе отдал приказание идти на Рим, мне было как то не по себе. В тот же день вечером попался мне на встречу римский епископ с священниками. Они умоляли меня о пощаде и, став на колени, предлагали подарки. Но совсем не потому я отступил. Во всю эту ночь я не мог сомкнуть глаз: во всю ночь мне слышались просьбы и предостережения какого-то старца. Только под утро я забылся и тут как раз увидел сон (а ты знаешь, что сны под утро бывают в руку). Мне снилось, будто из высокой заросли покрытой камышом реки поднимается царственная голова юноши. Белокурые кудри спускались до самых плеч. Он стряхнул с мокрых волос приставший к ним камыш и раковины и, грозя пальцем, сказал: «Берегись, Аттила! Имя мое — Аларих. Я когда-то напал на Рим, но тотчас же умер. Больше ничего не скажу — волны мешают». И он исчез в волнах.

Вдруг над моей головой раздался треск. Я проснулся и в испуге вскочил с постели. Был уже день. Я увидел, что у моего лука, висевшего у изголовья, оборвалась крепкая тетива. Концы ее висели, покачиваясь из стороны в сторону.

— Дурной знак, — ужаснувшись, прошептал Хельхал.

Я тоже принял это за дурной знак и приказал отступить. Так вот чем я был побежден, а не папой римским, не Аэцием и не вестготами.

Глава XI

— Да, — немного помолчав, начал снова Аттила, — с тех пор как я взял в руки меч, чтобы убить брата, сердце мое стало, как железо: я не чувствую ни страха, ни сострадания, ни даже гнева.

— Это правда. Ты совсем, как мертвец среди людей. На твоем лице никогда не видно улыбки. Даже любовные наслаждения, кажется, не доставляют тебе удовольствия.

— Нет как же так! — сказал повелитель, оттопырив толстую нижнюю губу. — Должен же человек в чем-нибудь находить упоение. Я ничего не пью кроме воды (да еще, пожалуй, крови, — прибавил он, осклабясь, — как тогда в Галлии, когда в Марне потекла кровь вместо воды).