Аттила

— Словом, он истинный гунн! — сказал с презрением Дагхар.

— Скир! — воскликнул Эллак сдержанно, но с угрозой.

— Прости ему, — попросила Ильдихо, — он не может обидеть тебя, ведь ты наполовину наш соплеменник.

— А Дженгизиц, — гневно продолжал Дагхар, — так это уже чистокровный гунн! Гордость и украшение своего народа.

— Оттого-то отец и любит его, — печально сказал Эллак.

— Да откуда гуннам знать человеческое милосердие, когда они сами нелюди? — горячился Дагхар.

— Что ты говоришь? — спросил Эллак.

— Предание это известно всем германцам, и оно не выдумка.

— Я знаю его. Позади тебя, Дагхар, на дереве висит твоя арфа. Спой мне, прошу тебя, сагу о происхождении гуннов, — и Эллак подал ему маленькую треугольную арфу.

Глава третья

Дагхар ударил по струнам и запел любимую германцами сагу. Все германские племена, говорилось в ней, произошли от светлых богов. Одни лишь гунны рождены злобными, нечистыми финнскими колдуньями, изгнанными за их гибельные чары в далекие степи. Здесь-то от проклятого союза колдуний с духами зла народились отвратительно-безобразные, кривоногие, грязные и коварные гунны.

Дагхар пел с увлечением и страстью, особенно подчеркивая самые обидные для гуннов места.

Ильдихо с участием смотрела на Эллака, стоявшего молча, с опущенными глазами.

— Благодарю, — спокойно сказал он, когда певец кончил. — Пение твое поучительно. Ты лучше всего пел наиболее отвратительные части саги. Очевидно, ты веришь этому. К сожалению, ненависть к гуннам до того въелась в вас, что даже ты не сомневаешься в истине бабьих сказок!

— Верю, потому что мне хочется верить, — упрямо отвечал Дагхар, — сага не лжет. Я пел ее не для тебя, мне жаль было огорчить тебя, но я охотно пропел бы ее кому-то другому, в присутствии его вельмож и гостей!

— Мне приятнее слышать звуки любви. Теперь спой мне любовную песнь. Ты должен быть особенно искусен в этом роде!

— Это правда! — с сияющим взором вскричал Дагхар. — И для моего вдохновения достаточно одного лишь взгляда на нее!

С горячей страстью пропел он песню, полную самой нежной любви, и, окончив, устремил пылающий взор на зардевшуюся невесту. Отбросив арфу, он быстро подошел к ней с раскрытыми объятьями, но она строго отстранила его, лишь на мгновение сжав его горячую руку. Между тем Эллак, подняв отброшенную арфу и печально глядя на счастливую чету, тихо напевал гуннскую песню.

— Прекрасная, печальная мелодия, хотя и гуннского характера, — заметил Дагхар.

— Эллак! — произнесла Ильдихо, глядя в его большие темные глаза, — то высокое благородное побуждение, которое привело тебя к нам, было побуждением гота, а не гунна. Никогда больше я не назову тебя гунном. Ты не чужой нам. Для меня ты сын Амальгильды, а не Аттилы.

— Ты заблуждаешься, принцесса, и несправедлива к могучему завоевателю. Аттила ужасен, но в то же время он велик, и ему доступны доброта и благородство. Это говорю я, ненавидимый им сын. Но теперь поспешите! Король уже велит вести коней. Я сам проведу вас по кратчайшей дороге.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Глава первая

Много дней пришлось послам дожидаться в лагере Аттилы. Размещенные в лучших домах, они были полностью снабжены всем, в чем нуждались, и с ними обращались очень вежливо. Вигилий избегал их, точно так же, как они избегали его.

Эдико исчез, и на все расспросы о нем послов гунны только пожимали плечами и отвечали, что никому неизвестны тайны доверенных властелина. Однажды вечером послы прогуливались по широким улицам лагеря, с изумлением и трепетом беседуя о царстве гуннов и его повелителе.

— Ни один смертный, — сказал Максимин, — о котором упоминает история, будь то Александр Македонский или Юлий Цезарь, не совершили столько необычайного в такой короткий срок. Он простер свое господство по всей Скифии, от Византии до Тулэ, от Персии до Рейна! Он покорил себе мидийцев, персов, парфян и частью договорами, частью угрозами и силою заставил их войти с ним в союз против Византии!

— И нельзя утешаться мыслью, что это чудовищное могущество возникло только благодаря слепому военному счастью и не имеет внутренней связи. Этого гунна можно назвать извергом, но тем не менее он велик. Господство его легко переносится гуннами и сарматами, — сказал Примут.

— Германцы скрежещут под его игом, — заметил Ромул.

— Оно должно быть невыносимо также для греков и римлян, — сказал Примут.