Аттила, Бич Божий

Они вошли в рощу на краю тайги, бескрайнего леса, ограничивающего степи с севера. Искать грибы не пришлось, они росли повсюду и сразу бросались в глаза — большие круглые шляпки, красные с белыми точками. Быстро наполнив ими корзинку, вернулись в юрту. Шаман поставил на алтарь бронзовое блюдо и поджег на нем какую-то сладковато пахнущую траву. Поев, он принялся медленно ходить кругами по юрте, ударяя в барабан, сделанный из натянутых на деревянную раму оленьих шкур. От распространяющихся по юрте испарений и монотонного ритма барабана Аттилу потянуло в сон…

Он вздрогнул и очнулся. Прошло должно быть несколько часов, потому что солнечный свет уже не проникал в юрту и она освещалась только тлеющими в жаровне углями. Ву-Цзы отложил барабан (наверное, Аттилу разбудила именно наступившая тишина) и сидел на полу, скрестив ноги и уставившись на что-то далекое неподвижным взглядом похожих на блестящие черные камешки глаз. Внезапно он заговорил, медленно, нараспев.

— Вижу бегущего через равнину дикого осла и парящего над ним орла. Вместе нападают они на кабана и обращают его в бегство. А вот осел преследует другого орла и ранит его еще до того, как тот успевает взлететь. Но орел отбивается, и осел оставляет раненого и нападает на первого орла. На помощь орлу приходит кабан, и совместно они вынуждают осла отступить. — Шаман замолкает ненадолго, потом продолжает: — Видение меркнет… ушло…

Ву-Цзы шевельнулся, качнул, выходя из транса, головой и повернулся к Аттиле.

— Что бы я ни рассказал здесь, искать смысл тебе, — сказал он обычным голосом. — Память моя пуста, и даже если бы ты напомнил мне, что я говорил, я бы все равно ничего не понял. — Старик пристально посмотрел на гостя и уже мягче добавил: — Но есть кое-что еще, что я могу тебе сказать. У тебя благородное сердце и великий ум, Аттила. Но я также чувствую в тебе бурление страстей — гнева, честолюбия, желания. Сами по себе они безвредны, а будучи направлены в нужное русло, способны посодействовать благой цели. Все на свете участвует в борьбе двух противоположных сил, двух начал — темного инь и светлого ян. Пусть твой ян правит твоим инь, и ты достигнешь тогда великих целей. Но если случится обратное… последствия меня пугают. У нас тут говорят так: «Счастлив народ под властью сильного правителя и доброго мудреца». Ты будешь сильным правителем, в этом у меня нет сомнений. Но станешь ли добрым мудрецом?

* * *

Аттила и Каллисфен подъезжали к лагерю, когда их встретил Баламир, молодой гунн, которого вождь спас на Данубии. Вид у него был взволнованный.

— Поторопитесь, господин, как бы не опоздать, — заговорил Баламир озабоченно. — У нас тут такое происходит, даже не знаю… — Он замялся, словно не зная, как продолжить. — Простите, господин, но это касается вашего брата. Я… нет, вам лучше послушать кого-то другого.

Бледа. Этого и надо было ждать. Стоило лишь отвернуться, как братец взялся за свое. Поблагодарив Каллисфена, Аттила разрешил греку временно удалиться и повернулся к юноше.

— Можешь говорить свободно, тебе нечего опасаться. Аттила предпочитает правду, какой бы неприятной она ни была. — Он кивнул Баламиру, к которому успел проникнуться симпатией — после того как Аттила спас ему жизнь, парень сам назначил себя стражем и слугой вождя.

— На следующий день после вашего отъезда, господин, Бледа созвал Совет, — начал Баламир. — Предложил немедленно возобновить действие мирного договора с Восточной империей, прерванное из-за смерти короля Руа.

Аттила чувствовал, как в груди разгорается пламя ярости. Да как он посмел созвать Совет в его отсутствие и без его согласия! Такой поступок нельзя было оценить иначе как намеренное оскорбление. Более того, неприкрытую попытку подорвать его власть. А предложение возобновить мир было всего лишь предлогом.

Вопрос о мире был далеко не прост. Бойи и еще несколько германских племен поменьше, недавно признававшие власть гуннов, возмутились и обратились за защитой к Восточной империи. Феодосий, человек слабый, но желающий казаться сильным, совершил глупость и согласился. Мятежные племена тут же вступили в союз с Восточной империей, правители которой с опозданием поняли, что разбудили тигра. Возмущенный провокацией, Руа в категорической форме потребовал, чтобы восточные римляне отказались от союза с бунтовщиками. Осознав, что попытка сыграть на противоречиях варваров и натравить их друг на друга провалилась, Феодосий и константинопольский сенат вышли из соглашения с германцами и запросили мира. Однако начавшиеся переговоры пришлось прервать из-за смерти Руа.

— И как проголосовал Совет? — глухо спросил Аттила, уже заранее зная каким будет ответ.

— Когда ваш брат предложил, чтобы Константинополь заплатил за мир золотом… — Баламир опустил голову и не договорил. Впрочем, догадаться о том, что было дальше, не составляло труда.