Аттила, Бич Божий

Сходить с дороги мы не стали, так и стояли прямо по ее середине, хотя сердце мое, признаюсь, забилось раза в два быстрее обычного. Лошадь же животное хоть и благородное, но не всегда смелое. Завидев препятствие, она всегда стремится рвануть в сторону от него, чему мы с Гибвультом не раз становились свидетелями во время тактических занятий, когда коннице противостояла легкая пехота. Так случилось и на сей раз: прямо перед нами пара гнедых встала на дыбы, и, не удержавшись на своем месте, юный погонщик приземлился в грязи, смытой прошедшим чуть ранее дождем с крыш домов и с камней мостовой. Ухватившись за поводья, мы кое-как усмирили животных, затем, смеясь, пошли своей дорогой. Юный спесивец кричал нам вслед какие-то угрозы, но нам на них было наплевать; мы знали, что vigiles, городские когорты, распущены и заменены vicomagistri, ночной стражей. Да и кто бы посмел арестовать двух отважных молодых германцев, служивших магистру армии?

Наконец наступил день, когда Аэций должен был встретиться с императором. Мы, его охрана, сопроводили патриция до дворца Домициана, грандиозного сооружения, стоящего на Палатинском холме. У дворцовых ворот Аэций снял пояс, на котором висел его меч (с оружием к императору не допускали), и передал его нашему centenarius.

— Дальше, парни, я пойду один, — сказал он. — Задержусь там, по меньшей мере, часа на два, так что до начала пятого можете быть свободны. Вы двое, — пристально посмотрев на нас с Гибвультом, он с мнимой укоризной покачал головой, — постарайтесь до тех пор избежать неприятностей. Да, кстати, — улыбнулся Аэций, — слышал, вы неплохо повеселились в Субуре. — Затем, обращаясь уже ко всей нашей группе, добавил. — Итак, ждите меня здесь в начале пятого. А теперь — разойдись! — С этими словами Аэций направился к воротам, которые признавшие полководца стражники уже открывали.

Больше его я не видел.

* * *

Примерно через час, когда мы с Гибвультом бродили среди прилавков Боарийского форума, я обратил внимание на доносившийся с Палатинского холма неясный шум. Он все нарастал и нарастал, пока не перерос в самый настоящий рев: звук множества голосов, беспокойных и вопрошающих. Вдруг по окружающей нас толпе пронесся ропот; сердце мое едва не остановилось, когда я уловил обрывки фраз: “Он мертв… Кто — мертв?.. Говорят, патриций… погиб от руки самого императора… Я слышала, то был Боэций, префект… Нет, говорю же тебе, Аэций — заколот Валентинианом…”

Не веря своим ушам, застыл я на месте; весь мир, казалось, поплыл у меня перед глазами. Затем, помню, мы с Гибвультом бежали, пробиваясь сквозь кричащую толпу, к тому месту, откуда и шел весь этот шум. У дворца Домициана уже собрались сотни разгневанных римлян. За запертыми воротами в три ряда, с копьями наперевес и побелевшими лицами, выстроились испуганные стражники. Несколько наших товарищей из личной охраны Аэция подтаскивали к воротам огромное бревно — судя по всему, для того, чтобы использовать его в качестве тарана.

— Бросьте его! — прорвался сквозь гул и гам властный голос нашего centenarius. — Хотите прорваться внутрь? Тогда вам придется начать с меня. Через час я провожу перекличку в казармах. Те, кого там не будет, пойдут под трибунал. Всем все понятно?

К перекличке не опоздал никто. Чуть позже centenariusсобрал нас всех вместе и, с трудом сдерживая эмоции, сказал буквально следующее: “Слухи подтвердились, парни: патриций мертв. И, предвосхищая ваши вопросы, заявляю: да, его убил император Валентиниан. И — нет, никто из вас, вообще никто, ничего не может с этим сделать, так как император стоит выше закона”.

В ответ раздались недовольные выкрики:

— Это не должно сойти ему с рук… Аэций стоил десяти таких, как он… Валентиниана должна постигнуть судьба Аттала и Иоанна!

Centenariusдождался, пока ярость и негодование поутихли, затем, подняв руку, призвал нас к молчанию.

— Я чувствую то же, что и вы, парни, — сказал он. Сняв с шеи именной медальон, он поднял его высоко над головой. — Вы все получили такие, когда вступали в армию. И все вы дали клятву, что будете…

— …хранить верность императору, — пробормотал кто-то.

— Точно. Так помните же это. — Помолчав немного, он задумчиво продолжал. — Конечно, если бы что-то — Боже упаси! — с Валентинианом все же случилось, полагаю, вам пришлось бы всего лишь посягнуть на верность тому, кто примерит на себя императорский пурпур. — Подмигнув нам, он добавил. — Если что, вы этого не слышали. Разойдись!

* * *