Аттила. Бич Божий

— Непосредственной оперативной помощи не будет, получено лишь обещание выступить, если гунны дойдут до По или одновременно двинутся на Рим и Константинополь.

— Итак, ты потерпел неудачу.

— Почти что.

— Ты хвалился, что к тебе прислушивается Августа Пульхерия.

— Я полагаю, что она со вниманием отнеслась к моим аргументам.

— Но они не возымели действия.

— Нет, они не возымели действия.

— Ты негодный дипломат.

— Мне не удалось добиться того, на что я рассчитывал.

— Безразличие Марциана оскорбительно для меня.

— Причина не в этом. Я полагаю, что император Марциан заблуждается в отношении Аттилы и не верит в реальность угрозы.

— Его мало волнуют общие интересы обеих частей великой Римской империи.

— Я не осмеливаюсь что-либо утверждать. Он медлит с выступлением, сберегает силы, но его вмешательство может стать решающим.

— Ты хотел, чтобы помощь была оказана незамедлительно, только это могло заставить гунна образумиться. Теперь помощь задерживается, если последует вообще, и мы будем расплачиваться за это промедление. Твоя миссия провалилась.

— Мне не удалось, как я уже сказал, достичь результатов, на которые я рассчитывал.

— А я тебе повторяю, что ты негодный дипломат.

— Я полагаю, что ваше личное обращение к императору Марциану могло бы его убедить.

— Убедить в чем?

— В обоснованности моей просьбы, обоснованности моих оценок.

— Я не разделяю твоих оценок и не хочу выглядеть перед Марцианом просителем. Я, представь себе, император, а ты не обладаешь ни необходимым авторитетом, ни силой убеждения. Я сомневаюсь, что у тебя и твоего потомства нашлись бы качества, требуемые для достойного участия в делах Империи. Бракосочетание твоего сына и моей дочери не состоится. Ты можешь удалиться от дел.

Оскорбленный Флавий Аэций, понимая, что стал жертвой заговора, еще более коварного, чем все предыдущие, покинул Равенну и направился к своему другу в Региум Лепиди (сегодня Реджио-Эмилия) на берегу Кростоло, неподалеку от Пармы.

В Равенне была развязана против Аэция целая кампания: говорили, что он бежал, опасаясь справедливого возмездия со стороны императора, который обвинил его в том, что он неоднократно предавал Рим, позволив уйти Аттиле и саботировав порученную ему дипломатическую миссию;. более того, Аэций в своей непомерной гордыне будто бы осмелился угрожать императору, если тот не выдаст свою дочь Евдоксию за его сына Гауденция.

Эхо этой клеветнической кампании, разумеется, доходило до ушей несчастного патриция, который был так подавлен, что чуть было не решился отравиться, но отказался от самоубийства только из любви к сыну. Он переписывался с Гауденцием, который тайно уехал в Галлию к патрицию Эгидию, став одним из его военачальников.

Аэций неоднократно получал вызовы явиться ко двору: ни много ни мало, чтобы предстать перед судом. Аэций не отвечал и не двигался с места. Наконец, его стали навещать высокопоставленные военачальники, которые сражались с ним плечо к плечу или были обязаны ему своими назначениями. Все заверяли его — и это было правдой, — что они решительно осуждают Валентиниана за его несправедливое отношение к патрицию, которое, впрочем, связывали с наушничеством Максима Петрония, заявляли о своем намерении подать в отставку при малейшей попытке начать судебный процесс и обещали, что в случае большой войны не признают над собой другого главнокомандующего, кроме Аэция.

Император отвечал, что о судебном разбирательстве и речи быть не может, более того, не было никакой опалы, а просто произошло небольшое недоразумение. Император просил патриция вернуться и в случае нового конфликта не хотел видеть главнокомандующим никого другого, кроме верного Аэция.

Валентиниан даже добавил, что возмущен клеветнической кампанией, развязанной против патриция, и примет решительные меры по пресечению этого потока лжи. Вместе с тем в сложившихся обстоятельствах он не может согласиться на брак Гауденция с Евдоксией, поскольку это будет воспринято как капитуляция перед торжествующими амбициями и подорвет престиж императора.

Аэций благодарил соратников за верность и смелость и давал им указания, что надо сделать во время его добровольного изгнания, чтобы продолжить подготовку к отражению вторжения, которое считал близким и неизбежным, однако возвращаться на императорскую службу отказывался.

А тем временем министры-военачальники Аттилы все больше недоумевали по поводу бездействия своего императора. Все поручения были исполнены, подготовительные работы завершены, а приказа выступать в поход не было.

Январским вечером 452 года Аттила собрал в Буде совет из самого узкого круга ближайших и особенно дорогих друзей — Онегеза, Эдекона, Ореста и Эслы, которого он вызвал к себе с берегов Каспия.