Аттила — царь русов

В переработанных преданиях, при-Рейнских и при-Дунайских, более полноты и смыслу; в переработанных квидах Эдды почти за каждым словом надо лезть, если не в карман, то в Specimen Glossarii, и в примечания; но и в них мало определительнаго и тьма догадок, в оправдание которых, толкователи слагают темноту смысла на поэтическую вольность скальдов. С тонким чутьем, как у Бабы-Яги, можно решительно сказать, что в древних квидах Эдды пахнет Русским духом. В них есть и Змей Горыныч,[74] и старые вещуны и птицы вещуньи, и даже Царь-девица.[75] Но весь этот волшебный мир, как будто не в своей тарелке; а полинявшая богатая ткань изустных преданий, как будто перекрашена, выворочена на изнанку и перекроена в Тришкин кафтан, который, если начертать рунами, легко обратится в Trisconis, sive Tuisconis Käfta i. e. toga.

В квидах, вместо Гримгильды[76] и Ильдегонды, после смерти Helke, сердце Аттилы наследовала Гудруна.[77] Вместо одного сына Ортлиба у ней два сына: Эрпо и Эйтиль (Eitil). По Atla-quida, не Гудруна замышляет мстить братьям смерть Сигфрида, а сам Аттила, из корысти сокровища, которым они завладели. Он посылает к ним посла, какого-то Кнефрода, звать к себе на пир. Кнефрод приезжает

Во владения Гойковичей, К дому Гуннара, Железокованной скамье И к сладкому напитку.[78]

Угаданы ли последние два стиха — не наше дело судить; за них ручается Specimen Glossarii. Так или иначе, но восточный посол засел на beckiom aringreipom и заговорил зычным голосом:[79]

Аттила сюда меня послал, Ряд урядить (Rida orindi) На коне грызущем узду (?) Чрез темный лес, Вас просит, Гуннар, Чтоб пришли на скамью, (?) С шлемом железокованным (?) Дом посетить Аттилы.

Так ли говорил посол — незнаем; мы следуем слепо смыслу не подлинника, а переводов.

Братья Гудруны, (которых на сцене только двое: Gunnar и Haugni — Хаген), не смотря на все предостережения, едут в Gardi Huna, в гости к Аттиле. Гудруна встречает Гуннара следующими словами.

«Лучше бы было, брать,
Еслиб надел ты на себя броню,
Нежели железокованный шлем,
Чтоб видеть дом Аттилы.
Сидел бы ты в седле
Солнце-светлаго дня;
Пришлось бы бледный труп
Норнам оплакивать,
А Гунским щитоностным девам
Изведать горе:
Быть бы самому Аттиле
В башне змей;
А теперь эта обитель
Для вас заготовлена.

Такова «in varietate lectionis» мистическая речь Гудруны «quod etiam poësis tolerat»; из оной следует, что Гуннар приехал в гости совершенным колпаком: в домашнем платье (in häuslichen Gewändern) и в железокованном шлеме.

На речи Гудруны Гуннар отвечает:

«Поздно уже, сестра, собирать Нифлунгов!»

И действительно поздно: его просто вяжут по рукам и по ногам.[80]

Хаген тщетно защищает Гуннара.

«Спрашивают (неизвестно кто): не хочешь ли владыко Готов (?) искупить душу золотом?

«Пусть мне сердце Хагена (Haugni) дадут в руки, пусть вырубят его из груди сына народоправителя (?)»

И вот вырезывают сердце из груди какого-то Гиалли (Hialli) и подносят на блюде.

«Это сердце слабаго Гиалли, — говорит Гуннар, — оно дрожит: это не крепкое сердце Хагена.

«Смеялся Хаген, когда вырезывали его сердце.»

«Вот, это сердце Хагена, — сказал Гуннар, — оно и на блюде не дрожит. Теперь только я один знаю, где сокрыт кладь.»

За укрывание клада, Гуннара препровождают в погреб полный змей. Тут, Гуннар берет арфу и играет последнюю песнь лебедя ветвями ног своих.[81]

Между тем Аттила откуда-то возвращается; Гудруна встречает его с золотой чашей в руках, и просит испить за упокой братьев.

Когда Аттила выпил чашу и вкуейл брашно, Гудруна объявила ему, что он упился кровью детей своих и насытился их сердцами.

На это сознание, в Atla-quiþa, Аттила молчит; он опьянел и идет спать, предоставляя себе право отвечать в Atla-mal. Гудруна же довершает Ueberarbeitung Скандинавского скальда: она дала своему ложу напиться крови Аттилы, выпустила собак подлизать ее, и, в заключение, запалила царския палаты. В этом-то пожаре, кроме Аттилы погибли и Гуннския Амазонки (Skiald-meyar).

За сим следует заключительная строфа:

т. е. Она (Гудруна) отправила трех королей славных на тот свет, потом сама погибла.