Аттракцион

Шли годы. Они проходили незаметно. В их отделе все настолько сжилось и сроднилось, что он и не чувствовал себя на работе — словно находился в какой-то большой семье, где дети играли в самостоятельность, пока родителей нет дома. И хотя у многих были семьи, они не чувствовали себя взрослыми. И чем дольше находился среди них Сайкин, тем больше он понимал свою принадлежность к ним, тем больше чувствовал, что он их любит. Любит именно за эту удивительную наивную детскость, за беззащитность и похожесть на него.

Вокруг них километр за километром простиралась огромная страна. Ее бесконечность и была причиной характеров этих людей. Наверное, они чувствовали себя очень богатыми этими просторами. Они любили эту землю и были похожи на нее. И по русской традиции никто не сетовал на неудачи и не бросал вызов судьбе, никто не старался заплатить любую цену за удачу, понимая, что отдать придется душу, а это непомерная цена. Если же находились такие, что способны были идти по головам, то смотрели на них не только без зависти, но даже с состраданием, и вели изустный реестр обидам. И легко прощали и забывали их.

Сайкин старел. Его комната в коммуналке старела вместе с ним. В других двух комнатах жила старушка. Она была одинока, как и Сайкин. Вечерами они часто вместе смотрели телевизор и пили чай. Старушку звали Анна Моисеевна. Она не раз советовала Сайкину жениться, говорила, что он молодой и интересный мужчина и напрасно так к себе относится. Намекала, что если он женится, то когда она умрет, ему отдадут ее комнаты, и он, как король, будет жить в отдельной квартире, а так неизвестно кого могут подселить. Сайкин вздыхал, качал головой и из вежливости соглашался. Если у него бывала женщина, а это происходило все реже и реже, то в глазах старушки он потом видел вопрос: «она» это или не «она»?

Потом он понял, что ей очень хотелось, чтобы в их квартире были дети, приходили и уходили люди, звонил телефон и на кухне сушилось белье. Ей хотелось перед смертью увидеть, что жизнь продолжается, и сама она тоже будет чем-то причастна к этому, и, может быть, кто-то потом скажет: «Вот эти комнаты нам достались от Анны Моисеевны, она так любила Оленьку и Диму, завещала им свои сбережения. Иные соседи лучше, чем родня!»

И это ее тайное тщеславие не было неприятно Сайкину, и он ее понимал.

Как-то раз ночью позвонила Маринка. Долгий междугородный телефонный звонок, тревожный и прерывистый поднял его. Со сна он плохо соображал, во рту был привкус ржавого железа.

— Ответьте абоненту! — казенным голосом сказала телефонистка, и он, как попугай, стал бубнить: «Алле, алле!» Что-то щелкнуло, их соединили… Время, изогнувшись, сделало странную петлю… Ему показалось, что не было этих лет, что он по-прежнему молод, неожиданно и подло предан и беззащитен и любимая женщина оказалась плохим товарищем, о чем путанно и пьяно спешит сообщить. Потом до него дошло, что у нее что-то случилось в семье… Кажется, муж нашел себе юную искательницу приключений, прибывшую в их фруктовые края… Она звонила ему, как звонят в тумане в колокол, как бьют в набат при пожаре… Он слушал и слушал сбивчивые слова, перемежающиеся рыданиями, и острое чувство вдруг пронзило его. Это чувство было — скука. Стоя в коридоре, где от входной двери дуло, он остро и ясно чувствовал, что ему очень скучно. Эгоизм скучен всегда. Но эгоизм любимых или когда-то любимых скучен особенно, смертельно скучен.

— Ты можешь… Ты должен меня понять… — говорила она.

А он думал: «Нет. Не могу. И не должен».

— Как он мог! — говорила она.

А он думал: «А как ты могла? Все должно быть справедливо. И это справедливо».

Когда он повесил трубку, он заметил в комнате Анны Моисеевны свет. Он подошел к двери и тихо спросил:

— Вы не спите, Анна Моисеевна?

— Нет, Боря, входите…

Сайкина звали Боря… Борис Иванович Сайкин.

Он вошел, прихватив с вешалки пальто, и набросил его на плечи.

— Я вас разбудил?

— Нет. Я читала. Садитесь.

Анна Моисеевна сняла очки и положила книгу. Он взял книгу, повертел в руках — книга была на иностранном языке.

— Это на каком? — спросил Сайкин.

— На французском, — сказала Анна Моисеевна.

— А вы знаете французский? — удивился он. — Вот это да!.. Я и не знал… Что ж вы скрывали!

— А вы разве тоже знаете французский? — спросила старушка.

— Я нет… Я в школе учил немецкий, в институте английский.