Аукцион

— Благодарю вас за то, что вы ознакомили меня с вашей концепцией, невероятно интересно, очень ново; в таком случае, полагаю, вы наберетесь терпения и выслушаете меня. Я очень плохо отношусь к тем в нашей службе, кто единственной целью разведки — в стране конкурентов ли, врагов ли, друзей — полагает сбор информации. Я за прогнозирование в разведке, мистер Фол. Тот, кто противится этому, является антиинтеллектуалом. Ставка на одни лишь о п е р а ц и и недальновидна. К тому же культ секретности несет в себе угрозу для качества информации, являясь серьезным препятствием для перемещения собранных данных от одного эксперта к другому, ибо автор секрета дорожит им, как мать — ребенком. Чрезмерная секретность службы его величества сыграла с нами злую шутку, когда мы недооценили Гитлера; отсутствие прогнозов и неуправляемый страх перед большевизмом не позволили нам сделать верную ставку, мистер Фол, и началась вторая мировая война.

— А мне отчего-то казалось, что вторая мировая война началась из-за того, что Сталин заключил договор с Гитлером.

— Видимо, у вас не было времени прочитать воспоминания сэра Уинстона Черчилля, мистер Фол. Он очень не любил большевизм как идейное течение, однако сэр Уинстон весьма уважительно относился к такому явлению, каким была, есть и будет Советская Россия. Если бы на Даунинг-стрит в тридцать девятом году жил сэр Уинстон, а не сэр Невиль, уверяю вас, пакта Сталина с Гитлером не было бы, был бы пакт Сталин — Черчилль...

— Что-то похожее я читал в коммунистической прессе, полковник.

— В коммунистической прессе работали Маркс, Ленин, Бухарин, Люксембург, Тольятти, Торез, Пик; впрочем, в свое время Бернард Шоу, Ромэн Роллан, Теодор Драйзер и Уолтер Липпман также обвинялись в подверженности красным влияниям. Я бы не рекомендовал вам сбрасывать со счетов коммунизм, мистер Фол, это достаточно серьезная доктрина.

...Вечером в клубе, где полковник Бринингз обычно ужинал, он встретился с сэром Мозесом; своим правом приглашать сюда знакомых он не пользовался, если уж клуб, то лишь для своих; каждый знает каждого, абсолютное доверие друг к другу, — после девяти часов в кабинете, где работа заключается в том, чтобы не доверять, здесь можно наконец расслабиться и по-настоящему отдохнуть.

Мозес Гринборо был кадровым сотрудником разведки; вышел в отставку двадцать лет назад: по-прежнему играл в теннис (но с тренером уже, боялся перегружать себя чрезмерным передвижением по корту; мера, во всем должна быть мера), раз в неделю посещал одну из своих приятельниц (советовался с врачом; тот сказал: «Чтобы любить, надо любить постоянно; если вы сломаете руку и будете ходить полгода с гипсом, вам придется полгода развивать мышцу; то же и в любви; простите за цинизм, но, воистину, все вещи в труде»), летом уезжал в Норвегию, рыбачить; он там воевал в сороковом; остались еще друзья, однако же воспоминаний бежали, считая их горьким уделом старости; нельзя стареть, это — Дюнкерк, поражение, с д а ч а.

Как правило, полковник никогда не говорил с Гринборо о делах; раз ты вышел из п р е д п р и я т и я, раз принял решение отойти от дела, ты сам себя обрек на определенного рода отчуждение.

Так же, как и полковник, сэр Мозес был страстным поклонником Черчилля, — оба имели счастье работать в ту пору, когда тот возглавлял кабинет его величества; речь в Фултоне расценили как грандиозный маневр политика, который уступил Соединенным Штатам право на конфронтацию с Кремлем, выиграв, таким образом, для Британии право арбитра, высшее право в политике; не его вина, что последователи не смогли воспользоваться тем, что он так гениально придумал; беда последователей как раз в том и заключается, что они последователи, а он был личностью мирового масштаба, такие рождаются не часто.

Так же, как и полковник, сэр Мозес был сторонником европейской тенденции; полное р а с т в о р е н и е в Америке открыто называл «нецелесообразным»; твердость по отношению к Москве они никогда не отождествляли с неразумным упорством; гибкость полагали серьезным инструментом политики; прогнозировать мир исходя из точной даты крушения режима в Кремле считали детством; история научила их реализму; выступления в парламентах или статьи в журналах — одно дело, а практическая каждодневная работа во имя Британского содружества наций — совершенно иное.