Аукцион: Лот № 666 (СИ)

Фидель. …А, лично, меня дядя Леня сажал на колени, отчески чмокал, дарил леденцов… Мы болтали о всяком… Бывало, в четыре руки игрались с ядерным чемоданчиком: симулировали атаку на Америку…

Усяма. Амэрикя — мая настаящая вряг…

Фидель(ностальгически). …А после стакана, другого дядь Леня сворачивал чемоданчик и торжественно так говорил: я себя, говорил, под Ленина чищу! И папа, и прочие члены политбюро, как один, повторяли: я тоже, я тоже! (Грустно вздыхает). Все хотели быть чистыми — как Ленин…

Усяма(трудится). Ани чито, били грязни?

Фидель. Так это звучит по-русски, хозяин: чистыми, как Ленин, — значит, хорошими, как Ленин…

Усяма(силится сдвинуть трон с места — не удается). Дядя Лён, гавариш… биль харёши?

Фидель. Он был не хорошим, хозяин, — он был очень хорошим, хозяин!

Усяма(с ожесточением раскручивает гайку). Пилад…

Фидель. После чего все члены ленинского политбюро крепко, по-мужски целовались и, гуськом, по одному ползли туда, к Ленину в мавзолей…

Усяма(силится сдвинуть трон с места). Памаги мая, сволич такой…

Сдвигают трон, открывается люк. Молчат.

Усяма. Пашёль.

Фидель(испуганно на него смотрит). Куда?..

Усяма. Твая перьви, мая за твая.

Фидель(пятится). Я — первый?..

Усяма достает из-под паранджи плетку.

Но, хозяин… я очень боюсь мертвецов… я, хозяин…

Усяма. Пес… (Оттягивает его плеткой).

Фидель. Ай… (Убегает в тень).

Усяма(отыскивает его фонариком в темноте и оттягивает плеткой). Евнухь… Ишякь… Пракляти шякаль…

Несчастный скопец, «ойкая и яйкая», мечется по комнате, пока не исчезает в вечной дыре. Усяма скрывается следом. Возникают, ведомые тонким фонарным лучом, Франциско с Рэйчел. И тоже лезут в подпол. Зажигается яркий свет. Педичев в нижнем белье, Нюра в ночной рубашке до пола.

Нюра. Федор Кузьмич, будем брать?

Педичев. А то!..

Свет уходит. Тут самое время сменить обстановку.

Картина четвертая

В холодном свету мавзолея имени В.И. Ленина на постаменте в гробу аккуратно лежит, как живой, сам Ильич. Слышно, куранты гулко бьют полночь. С последним ударом вождь мирового пролетариата резко садится. Приличный по виду из гроба костюм на нем моментально превращается в лохмотья; трижды громко чихает и высмаркивается в свой знаменитый галстук.

Ильич(наконец, отчихавшись, ежится и бормочет заиндевелыми губами). Будь здоров, будь здоров, будь здоров… Хотя, о каком тут здоровье… Злая насмешка и только!.. О-о, ненавистный склеп, дом скорби, узилище пламенного революционера… обитель уныния и тоски… Мавзолей… пирамида… бездарный кубизм в бетоне и мраморе… чертово изобретение товарища Джугашвили-Сталина, можно сказать, десятый круг ада… (Вытягивает перед собой руки, разглядывает лохмотья). Даже товарищу Данте Алигьери… выдающемуся поэту итальянского возрождения такое и в голову не приходило…

Спрыгивает на пол, ёжится, встряхивается, помахивает руками, изображая физические упражнения, и неуклюже попрыгивая на месте.

О, порождение огненной гиены… исчадие ада… о, воплощенное зло!

Выпотрошил меня до кишок, как пасхальную курицу, или рождественского гуся, и выставил тут для всеобщего обозрения!

Как хищного злобного зверя в зверинце!

Как какого-нибудь закоренелого преступника у позорного столба!

Как распутную девку для публичного покаяния!..

Тот ли я нынче, кого не сломили аресты и тюрьмы?

Холод, голод и лишения?

Беспросветные дни и годы вынужденной эмиграции в Лондоне и Париже, Женеве и Варшаве?

Безрадостное прозябание в землянках и шалашах?

Тот ли я ныне, что рьяно возглавил и совершил Великую Октябрьскую Социалистическую революцию?

О, я не тот!..

Уж лучше распял бы, как Понтий Пилат распял Иисуса Христа! Чем я не Христос?

Или отправил бы на гильотину — куда Максимилиан Робеспьер отправил Жорж Жака Дантона! Чем я не Дантон?

Или четвертовал бы — как Екатерина Вторая четвертовала Емельяна Пугачева на Болотной площади…

Все лучше — чем зябнуть в холодной обители и сгорать от стыда на виду миллионов рабочих, крестьян и примкнувшей к ним трудовой интеллигенции.

Однако же, холодно, брр…