Аут. Роман воспитания

– Я… я… – мнется Алексей. – Я приехал. Я насовсем. Я хочу работать. Я вам писал, что приеду. Мне никто не ответил…

– Ах, простите! – восклицает девица. – Но у нас реально столько дел!

– Катя! – укоризненно произносит ее товарищ, пухлогубый, что придает его лицу слишком уж детское выражение. – Ты, Саня, только на нее не обижайся…

– Меня Алексеем зовут, – с неожиданной иронией хмыкнул Светозаров.

– Ну да, ну да, Леша, – без тени смущения поправляется пухлогубый. – Дел реально невпроворот.

– А вот пойдешь завтра «наших» бить?

– Пойду, пойду, еще как пойду! – восклицает Алексей. – А кто это – «наши»?

– Как?! Ты не знаешь? Ты же читаешь, ты же следишь!

– Я? Да нет, я уже полгода ничего не читаю, у меня интернета не было – деньги копил приехать.

– Отморозки, бить их надо. Жопу власти лижут, а люди дохнут. Тысячами. Знаешь, сколько русских осталось в России?

– Знаю, знаю. Только русских еще много, русичей – нет вообще.

– Понял… Короче, завтра приходи утром, к десяти. Скажем, где стоять, что делать, куда бежать, если что. Чтобы менты не срезали. Чаю хочешь?

– Чаю – да, чаю хочу.

Катя стремительно идет в соседнюю комнату, где, очевидно, кухня.

Между тем в дальнем углу под «образами» в полумраке сидит некто, не принимающий участия в разговоре, некто мрачный, белобрысый, с длинными, в отличие от подельников, кудрями, некто, похожий на изможденного Есенина. Его тщедушное тело, примерно как у Алексея, затянуто в тусклую кожу со множеством тусклого металла – пуговиц, цепочек, зипперов. Он и глядит перед собой тускло, словно нехотя, словно обжевывая вяло какую-то мысль.

Алексей отхлебывает из стакана теплый чай с сахаром, разглядывает новых соратников. Он морщится, у него вдруг начинает болеть зуб, – то ли от холода, то ли просто, – но все сильнее и сильнее. Это мешает ему сосредоточиться, он не понимает, о чем говорят эти молодые люди, – ему больно вникать. Он пытается утишить боль, полощет зуб теплым невкусным чаем – бесполезно.

– У вас есть энестези? – спрашивает.

– Что-о-о? А если по-русски? – ухмыляются гранатовцы.

– Зуб болит, – шепелявит он.

– Так бы и сказал.

– Кать, – обращается к девице пухлогубый, – у тебя, что ли, критические? Дни?

– Не у тебя же! – без тени смущения отвечает та.

– Дай ему таблетку. Я видел у тебя нурофен.

Алексею вываливают на ладонь таблетку, он глотает, сосредоточенно ждет, когда уйдет боль. Она становится тише, но совсем не уходит.

– Я поеду, мне ехать далеко, – встает он.

– Валяй, – равнодушно отвечают ему.

Кто-то роется в интернете, пухлогубый рисует какую-то схему, высунув язык от напряжения, Катя отправляет эсэмэски, остальные выходят на лестницу покурить. Алексей идет следом. Он ощущает некоторую обиду из-за того, что его приняли почти равнодушно, он не ожидал такого приема.

Чуть кивнув большевикам-курильщикам, он спускается по лестнице, вызывает лифт, выходит во двор. Холодно, ветер резкий, ледяной, колючий.

От автора

Эти нестройные заметки, как успел, наверное, отметить вдумчивый читатель, порой противоречат и друг другу, и здравому смыслу вообще. Но все же не следует делать поспешных выводов: очень многое из того, что вы прочли здесь, – было. Было на самом деле. А остальное если и не было, то все равно было, как бы вы к этому ни относились.

В этой связи я вспоминаю недавнюю историю. Одна моя нью-йоркская знакомая издала книжку. Не стихи и не роман, а что-то типа воспоминаний, но воспоминаний весьма своеобразных. Она (назовем ее Надеждой) закончила когда-то факультет прикладной математики МГУ на Ленинских горах. После десятилетних мытарств и скитаний по Америке и Канаде она осела в Нью-Йорке и посвятила себя легкому и неспешному грабежу…

Да-да, она в прямом смысле грабила банки, используя свою электронную квалификацию. Причем принципиально грабила банки крупные, очень крупные, которым ее «кавалеристские наскоки» как бы не сильно и вредили. Надежда не зарывалась, дважды в одну воду не ступала, рвала свой кусочек и уходила на другую поляну. Надежда не роскошествовала, не покупала «линкольны» и пентхаусы на Манхэттене, жила скромно, тихо. Затем она уехала в Европу и там издала книгу, в которой откровенно поведала свою историю, рассказала в деталях про свою непростую жизнь на чужбине, про первые успехи на поприще электронной взломщицы, про свои грабительские технологии, к настоящему времени уже порядком устаревшие, так что вряд ли кому-нибудь они сгодятся. Надежда в своей книжке не стала делать никаких глобальных социальных и политических выводов, не стала клеймить общество потребления и тем самым не стала ни оправдывать, ни осуждать собственные деяния, просто рассказала жизнь, почти всю и почти без утайки. И это – главный положительный итог ее книги.

А вот отрицательный итог подвели за нее другие. Причем не ФБР и не Интерпол, а – журналисты.