Аут. Роман воспитания

Он явно намекает на мое русское происхождение. И это неприятно. В конце концов, я уже давно не гражданин одной шестой и никакого законного основания депортировать меня на родину у них нет. С другой стороны, к чему меня депортировать, если гораздо легче – шлепнуть. Был некий Бен, неизвестно откуда взявшийся, ходил по бушу с автоматом, пропал.

«Рабом родится человек, рабом в могилу ляжет. И смерть ему едва ли скажет, зачем он шел дорогой чудных грез, мечтал, страдал, рыдал, исчез…» Исчез. Остались пара изданных в Америке книг и сотни три стихов – по друзьям. Да несколько десятков писем. Вот и все. Остались еще мать с сестрой в Ростове, и хоть для них я и не умер, но надежды когда-нибудь увидеть меня они не питают. Нет, положительно, им следует меня шлепнуть. Ах, какое прекрасное слово – шлеп! – и нет человека, которого не было.

Вы заметили, что альбинос ни разу не назвал меня Георгом Даниэльсеном? Что он перестал называть меня мистером Беном? Я стал для этого розового Полифема Никем. Просто и красиво – Ninguem. После этой перемены обращения я подумал, что у Даламы есть хороший шанс меня вызволить. Воспользуется ли он им – вот вопрос. Тут многое будет зависеть не только от него, но и от его окружения. От Мботы, в первую голову.

Шанс таков: обменять меня на ту датскую парочку, которая живет сейчас в лагере полковника Мботы.

В первый же день, когда их привели в наш лагерь, я навестил датчан. Справился о здоровье, обещал прислать доктора. Правда, доктора у нас не было, в крайнем случае мы отправляли больных или раненых в Комати-Буш. И я отправился к мботовскому мканке (звучит как музыка буша!). Не без робости, признаюсь – от старика веяло хтонической жутью. Татуированный еще изощреннее Мботы, обычно он сидел на корточках возле своей хижины (она была сплошь завалена пучками трав и листьев, шкурками ящериц и змей, причудливыми сучками и поленьями, над коньком ее торчал огромный рог пала-пала. Я, понятное дело, зайти внутрь опасался, но хорошо разглядел, что там) и безучастно смотрел прямо перед собой или вырезывал из дерева тотемные фигурки. Здороваешься с ним, проходя мимо, он глаз не поднимает и отвечает не сразу, выдерживает паузу – потом слегка вскидывает жилистую, костистую, почти скелетизированную длань. И что-то хрипит. Озноб пробирает.

Мканка сидел на корточках у палатки и ковырял кривое полено кривым ножом. «Таким удобно кишки выпускать», – подумал я.

– Bom dia, mkanka! – приветствую я колдуна. Глядит на меня исподлобья, нехотя вскидывает паучью лапу – привет.

– Esses dois mafutas estao muito, muito doentes! Pois voce pode visita-los para curar?

– Vou ver, vou ver logo que acabo isto…[34] – бормочет мканка, не глядя на меня, всецело поглощенный своим тотемом.

Тогда я решил, что сама африканская судьба послала мне этого Даниэльсена. Он хоть и совсем не скуласт, но фотография на его документе мутновата и он на ней длинноволос и белокур, почти так же, как я. Почти идеальная шпионская «легенда».

На другой день я снова сходил к датчанам, из вежливости, да, но еще и из любопытства – было забавно поглядеть на того, за кого я буду выдавать себя в ближайшие несколько дней.

Изможденный викинг бесстрастно – ну хоть бы какой пафос! – сообщил мне, что ни доктор, ни курандейро (так на португальский манер он назвал знахаря) к ним так и не приходили.

– Придут, придут, – скороговоркой отвечаю и протягиваю ему таблетки. – Но и без него очевидно, что у вас малярия. Вот пейте пока это, здесь есть инструкция на английском. А курандейро у нас один на целую армию. Но он придет, я вам обещаю…

Не стану же я, в самом деле, говорить ему, что мканка уже вовсю лечит их, только на свой колдовской манер, что он изготовил из полена двух буратин – мужского и женского, что их головы он увенчал связками рыжей сухой травы – ни дать ни взять датская белокурость, что камлает он над ними в сумраке своего магического жилища.

Соблазн получить выкуп за датчан, конечно же, был велик. Но и оставлять меня в лапах Seguranca опасно. Проще всего, наверное, было меня убрать. Тоже вариант. Не знаю, к какому склонится Далама и, конечно, Мбота.

Перед самым моими отъездом в Мукумбуру Мбота со своим полком передислоцировался в другое место – километрах в тридцати-сорока от главного лагеря.

Этому было несколько причин. Во-первых, стратегическая: его новый лагерь располагался неподалеку от очень важной железнодорожной ветки, по которой шли составы с продовольствием и медикаментами для режима от благотворительных организаций. Теперь, раз в неделю примерно, Мботовы бойцы, прямо как белорусские партизаны полувековой давности, взрывали пути, а то и мосты. Чуть дальше на северо-запад шла и высоковольтная линия, снабжавшая столицу электричеством – взорвать опору и обесточить логово режима по меньшей мере на сутки было задачей несложной, но важной: режиму ни на день не давали расслабиться.