Аут. Роман воспитания

Что-то было неприятное в его речах, что-то для меня непонятное. Что-то явно с ним в Америке произошло. Необычным было и то, что он привез с собой очень много спиртного и пригласил какое-то немыслимое количество людей. Многих я впервые видела. А кое-кто из них, как оказалось позже, сыграл в судьбе нашего распавшегося семейства немаловажную роль. Я имею в виду этого журналиста Рогова, с которым потом связался мой старший сын. Тогда, на даче, я его никак не выделила среди прочих – помню только монументальную фигуру, слонявшуюся по участку и перебиравшую книги. Внешность его мне показалась знакомой, где-то я его видела, но все не могла понять где. Он оказался очень известным по московским масштабам журналистом. Но мне что? Я газет в жизни не читала.

Вообще же у меня было впечатление, что нам с Михаилом завидуют; завидуют, что мы уехали, устроили свои судьбы, хотя бы и раздельно друг от друга. Здесь же, в России, жить было как-то нетвердо, как-то не слишком приятно, хотя, по утверждению наших приятелей, и очень «интересно». Не могу понять.

Почти все первым делом бросались к книжной куче – а она была чуть ли не три метра высотой – и копались в ней, тащили из нее, тащили… Вдоль забора возникло постепенно еще несколько куч, маленьких, из книг, набранных гостями. Потом и они тоже почти все были брошены в костер – кроме пары десятков книг, никто ничего с собой больше не взял. Это только вначале глазки гостей загорались на бесплатное, на халяву, так сказать. Это только вначале на Михаила сыпались упреки и презрения, что, дескать, зажрался в Америках, стал, дескать, «мериканом» и все такое прочее-пошлое. Потом же выяснилось, что никому, буквально никому из присутствующих никаких книг и не нужно.

Зато накинулись на угощение. Выпито и съедено было много, и чем больше пили и ели, тем больше вожделели церемонии. Обсуждали меры предосторожности, сочиняли ритуал, фотографировали кучу, фотографировались на ее фоне. Одна из фотографий (на ней, правда, почти ничего было не разобрать) появилась через день в одной бойкой московской газете, иллюстрируя собой репортаж с заголовком «Новые русские „интеллектуалы“. На своей подмосковной вилле капиталист торжественно сжег пять тысяч книг из собственной библиотеки» за подписью Д.Булл. Я, разумеется, статью не читала, но Тоня Шкель мне услужливо пересказала ее по телефону. Был ли этот Д.Булл журналистом Роговым, я не знаю.

Жечь решили в полночь. Кучу рассортировали: с краев положили детские книги, а дальше в порядке нарастания серьезности, что ли. Венчали кучу сверху собрания сочинений Чехова и Горького, тома Ницше, Платона и прочих философов, и шпилем – «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери.

Самые пьяные и ярые склеили из бумаги подобие ку-клукс-клановских колпаков, надели подобие мантий из одеял и пледов, сделали факелы. Ровно в полночь факелы зажгли, и дюжина энтузиастов подпалила кучу с разных концов. И запылало. Запылало сразу ярко и жарко. Михаил схватил шланг, остальные – ведра и бутылки с водой, стоявшие наготове. С большим трудом удалось огонь притушить, кучу разобрать, возвести на ее месте другую – поменьше, а остальные книги сложить рядом, чтобы потом поддерживать костер. Запалили еще раз. По счастью, ночь была тиха, безветренна. Но и теперь огонь был слишком высок. Так высок, что спустя минут десять ворота с улицы осветились автомобильными фарами. Милиция.

Михаил пошел разбираться. Разумеется, сообщили соседи, а заодно вызвали и пожарных. Те приехали с помпой и с помпами минут через двадцать после милиции. Подтянулись и соседи. Скандал разгорался. Михаил и журналист Рогов долго убеждали власти, что ничего страшного, что жечь будут аккуратно, «по книжечке, по книжечке». В доказательство своей полнейшей лояльности Михаил выдал каждому из стражей порядка по сто рублей, а заодно предложил желающим покопаться в обреченной библиотеке. Отказались все, кроме одного пожарного, который набрал охапку детских книжек, да еще лейтенант милиции поднял с краю томик Заболоцкого, чем вызвал восторг гостей-интеллектуалов. Соседям была предложена выпивка, и церемония продолжилась. Жгли теперь медленно, подбрасывая по две-три книжечки, так что растянулось это занятие почти до утра. У многих книг оказались такие крепкие обложки, что так и не сгорели. Пару раз ездили на станцию за выпивкой, а под утро принялись готовить «интеллектуальные шашлыки», нанизав мясо на шампуры и жаря его в огне чужих мыслей.

Я, честно говоря, не знала, куда деваться, хотела даже ехать домой спать, но поздно спохватилась – электрички уже не ходили, а в Москву никто из пьяных гостей, разумеется, ночью на машине ехать не хотел. Я ушла в дом и легла спать. Засыпая, видела перед собой безумные глаза Алексея. И обрывки его жаркой речи, обращенной к кому-то из гостей.