Аутентичность

Затем Стив без особых приключений сходил за водой. Правда, рабочее ведро на цепи долго не хотело окунаться и все норовило поплавать, но и с этой проблемой Стив справился. Стоя у колодца, он любовался тем, как ожил дом, освещенный изнутри электричеством. Еще Стив наблюдал дым из трубы — впрочем, не столько непосредственно дым, сколько погашение звезд почти невидимым дымом.

Колодезной водой Стив наполнил электрический чайник. Включил.

Он постоянно прислушивался к ощущениям. Что-то было такое, растворенное в здешнем воздухе, распространенное по доступной взгляду поверхности предметов и таящееся за их оболочкой, что надо было ему уловить и непременно прочувствовать. Он хотел прочувствовать ЭТО, чтобы почувствовать ТО же.

То же, что и она.

Стив решил подмести пол 1) в комнате, где, как ему казалось, он наследил, и 2) в коридоре, где на полу лежала трухлявая береста. Он поработал веником, собрал сор на совок и вынес на веранду — высыпать в полиэтиленовый мешок, который уготовил для бытового мусора, — да так и замер с совком в руке. Он глядел в совок и видел в нем то, из чего — при счастливейших обстоятельствах ниспослания свыше — «растут стихи, не ведая стыда». Это был самый натуральный — ахматовский — сор, прославленный словом. Аутентичный, без дураков. Стив глядел на труху, на комочки пыли и грязи, как на что-то священное. Сиротством, немотой, недовоплощенностью веяло от этого сора: из него уже ничему не суждено было вырасти.

В конце концов он этот сор, конечно, высыпал в мусорный мешок, но прежде все-таки умудрился усмотреть на совке кое-что совершенно особенное. И он это особенное отделил от прочего мусора. Безопасную булавку, вот что. Вряд ли она имела отношение к Ахматовой, но она имела отношение к Стиву, потому что по-здешнему булавка была — английской. Только в России такую булавку называют английской, и Стив знал это.

Вошел в комнату, положил булавку на стол, сел рядом, задумался. Шутки шутками, но с булавки все и началось, по крайней мере если верить ее биографам. Пятилетним ребенком будто бы она нашла на прогулке булавку с изображением лиры. «Станешь поэтом», − будто бы сказала ей няня. Стив не помнил, чтобы тема острых предметов получила развитие в творчестве Ахматовой. И в отличие от найденной Стивом булавки та, ахматовская, не была английской. Но ведь и сама Ахматова никогда не была гражданкой Великобритании… Стив сидел неподвижно. Что-то тут относилось к чему-то странным образом как-то. Той заветной булавке из ее детства как-то странно в сознании Стива отвечала английская, эта, только что найденная непосредственно здесь, в гостях у Ахматовой — хоть и не был он зван Ахматовой в гости. Где-то читал, что девочка Аня, найдя булавку с изображением лиры, думала, что эту булавку потерял Пушкин, — Стив был бы и сам рад вообразить, что он обнаружил булавку Ахматовой, но только понимал, что это не так. И все же, и все же…

Он заходил по комнате. Раза три он приближался к печке и трогал ее. Печь не была горячей. Она и теплой-то была на уровне головы и выше. Он подбросил еще два полена: прежние почти прогорели.

Стив заварил чай. Пил чай, ел бублик. Вспомнил про совет задернуть окно. Между стеклами лежали мертвые мухи. Задернул окно. Пил чай, ел бублик напротив окна, задернутого занавеской.

Тревога, в которой он до сих пор не хотел себе признаваться, овладевала им все больше и больше. Он понял, что ждет чего-то, но не понимал чего.

В Англии много примет, связанных с булавками, но Стив никогда не интересовался ими. В России тоже наверняка есть булавочные приметы, вряд ли они сильно отличаются от английских. Стив даже не знал, находить булавку — к счастью это или к беде. Он не считал себя суеверным. В принципе, он мог бы увлечься приметами — как антрополог (в широком смысле мы все антропологи). Что-то смутно вспоминалось о погребальных булавках…

Стив подумал, что на всю окрестность он тут единственный живой человек. Вспомнил дачи с темными окнами. А эта, в которой он сейчас, она светится изнутри, как китайский фонарь. Он подумал-подумал и выключил свет.

Дом как будто вздохнул.

Он лег на кровать поверх покрывала. Эта кровать была полукровать-полудиван-полутахта — в сумме что-то парадоксально полуторное и притом никакое. Он снова вспомнил мемуарное свидетельство о спальном месте в «зеленой будке»: тогда был обыкновенный матрац, установленный на кирпичах. А не это — что-то позднее, не аутентичное. Стив никогда бы не лег, если было бы аутентичное.

Звукам — слабым шорохам, слабым потрескиваниям, — чтобы оживиться, наверное, требовалась темнота. При свете он ничего не слышал такого.

Слушал — лежал.

Теплело, он расстегнулся.

Не выдержал и, продолжая лежать на спине, вошел в интернет — фиолетовые блики метнулись на стену и потолок.

Гуглил «Ахматову» с «булавкой» и «лирой». Игнорировал несущественное. Вышел скоро на первоисточник — в литературоведческой статье приводилась цитата из неведомой ему девятнадцатой записной книжки: