Аутодафе

Проваливаясь в небытие,
Я узнаю черты оседлости
Среди знамен, усталости и серости,
Как среди красок черное лицо.
Подрагивая на ходу, выдавливая взгляды,
В мгновения запаздывающие вглядываясь,
Как люди по трамваям в ватниках,
Я и в движении на якоре.
Разросшееся раньше убираю,
Сворачиваю устремленья, как газеты
И скверы, пыльные, как лето,
Тоскливо спят в кольце трамвайном.
Лишь движется твое лицо, и руки, как две ленты
В пределах скверов и трамвайных остановок,
И эти ощущения как новость,
Как одичалость, счастие и верность.

В Риге

Орган, чередующий муки,
И вроде совсем любовь.
Кафе и соборы, как мухи,
И трески разорванных слов.
На этих старинных проулках
Застывшая статуей сна,
Ты вяжешь притворство из звуков,
Созвучное вязкости дня,
Косые проулки в просветах,
Негрубая яркость цветов
Одежды, пропахшей рассветом,
И руки длиннее мостов.
Как музыка тонкие тени
И шевеленье шагов,
Белья кружевное движение,
Спадающего с куполов.
Разъезды всегда, как похмелье,
И было иль не было все,
Быть может, за замкнутой дверью
Свершалось притворство мое.
Звонков отрешенных гуденье,
Спокойствие вязкое слов.
Как глупо искать продолженье
Истории прошлых веков.

«Так много ртов и так немного пищи…»

Так много ртов и так немного пищи.
Во ртах, как ролик, катится напев,
За окнами пурга, в ней бьется пепелище,
И в окна кто-то смотрит, отупев.
Я брошу все и выйду, и присяду,
Обступит окнами глаза слепящий снег,
Я буду сине и смешно из сада
Глядеть в глаза за окна, спрятав смех.
Грешно подумать, я хотел отмщенья,
Себя измучить, вывернуть и сдать
Им, как пальто. Так только отпущенье
Приходит в комнаты, и музыка под стать,
Она обсела все углы и плачет
Пьяниссимо и тонко, как фарфор,
Я с ней уйду, не глядя, наудачу,
И в спину нам уставится укор.

«Разрезы листьев, бульканье воды…»

Разрезы листьев, бульканье воды,
Смешение и резкость, как усталость.
Мне ничего в гостиной не осталось.
Удары клавиш, как удар судьбы.
Притворство, и натяжка, и привычка
Тянуться без желания достать,
Дотронуться без влажности и встать,
Уйти, как вынырнуть, и соскользнуть вторично,
И в слякоть лечь, и в жиже умереть,
Прислушиваясь к долгим мукам плоти.
А вычурность во мне черней дыры полотен,
Замызганных от сотни раз глядеть.
И снова резкость, как охрип зевка
Усталостью, венчанием конца.

«В лиловом, быть может, от теней лиловым…»