Аванпост

Бог с тобой, моя загадочная история… Как там было? Офицер гасит свет в комнате с мертвецом… Ламбертье ждет его у фонтана, и хотя Маккар не пришел… не беда!

Увидеть бы еще разочек ту женщину… Та женщина, она не такая, она… красивая! Или хоть спеть в последний раз… Тут дверь карцера открылась, и Голубь радостно подумал, что вот уже подступает безумие, а там и конец, потому что в карцер вошел араб, варивший кофе.

Тот самый Абу эль-Кебир, который умер!

Глава двадцать первая

1

Голубь лежал и смотрел, весь мокрый от пота, тяжело дыша… Он не мог даже слова сказать. Вот араб подходит к мешку с камнями… В окно светит луна… Прямо на его трахомные глаза, длинную, седую бороду… Смотри-ка… Перекладывает камни в котомку.

Эй!… Это еще что? Вместо камней он накладывает в мешок какие-то деревяшки!

Голубь собрал все свои силы и приподнялся.

— Кончай… иди отсюда… сопляк!

Абу эль—Кебир поднес к губам палец… Потом взвалил котомку с камнями на спину и шмыгнул за дверь.

Голубь продолжал беспомощно лежать… Нет, каков… Впрочем, его ведь все равно… А-а, ладно. Завтра он скажет капралу, чтобы ему вернули камни.

Голубь заснул.

Когда его утром разбудили, в голове гудело, он едва смог подняться на ноги. Так. Сегодня все будет кончено. Он вспомнил свой глупый сон. Умерший араб с камнями… Капрал поднял мешок и помог Голубю надеть его на спину…

Что это? Мешок был почти невесомым! Сорок килограммов камней, а тяжести не чувствуется. Но мешок раздут, как и прежде…

Нет, господа, так нельзя… Дайте же ему в конце концов умереть! Разозленный Голубь повернулся к капралу и…

У Батисты угрожающе сверкнули глаза. Застегивая ремни, он буркнул сквозь зубы:

— Молчи, собака… не то!

Вон оно что, тогда молчу…

Это другое дело. Тут особенно не поспоришь: если капрал замешан в пакостях покойного Кебира, тогда действительно придется молчать, не то Батисту отправят на travaux force.

С легким, как пушинка, горой вздымающимся вещмешком Голубь вышел во двор. Хорошенькое дельце, скажу я вам… Это в легионе-то!… Коррупция, панама и жульничество! Тьфу! Мог бы сообразить, прежде чем лезть сюда умирать. У них со страховыми компаниями все давно обдумано… Боже мой! Все, разинув рты глазеют, как он несется со скоростью серны… Ты давай поосторожней… у Батисты могут быть большие неприятности… Голубь упал.

Полежал, закрыв глаза, без всякой убежденности. Потом опять понесся. Через десять минут по возвращении в карцер явился Батиста с полной тарелкой еды и стаканом вина. Голубь хотел было напомнить, что его нужно держать впроголодь, на хлебе и воде! Но Батиста опять сверкнул глазами.

— Только открой рот… свинья… зарежу!

Когда срок наказания вышел, Латуре потребовал Голубя к себе. Господь Всемогущий! Этот негодяй потолстел!

— Rompez!… Rompez, мерзавец, не то… растопчу!

«И почему они все такие грубияны?» — размышлял Голубь, поднимаясь в спальню за гармошкой. В самом деле, что он такого сделал, что на него все кидаются?

Голубь продул гармошку, выкинул хинин и пошел в столовую.

2

Легионеры сидели притихшие. Это была самая мрачная, самая тихая столовая во всей колонии. Конвойная служба, однообразие жизни, одуряющая жара превратили солдат в сонные полутрупы. В зале носилось бесчисленное множество мух.

— Эй, господа! Да здесь прямо не столовая, а какое-то кладбище.

Оживленный возглас Голубя всколыхнул удушливый горячий воздух. Солдаты зашевелились. Тогда он заиграл:

Le sac, ma foi, toujours au dos…

Некоторые принялись подпевать. Дурачок Карандаш, растянув в улыбке рот, дирижировал, время от времени что-то выкрикивая. Все прыскали. Однако и этот день не обошелся без трагедии.

Очумелые солдаты парились во влажном, смрадном, тяжелом от табачного дыма воздухе столовой.

Протрубили построение конвойного отряда. Тут дверь распахнулась…

И влетел Троппауэр… Перепутанный, весь дрожа…

— Ребята… мое ружье… пропало…

Все, пораженные, смолкли. Это значило — каторжные работы. Наверняка без надежды на снисхождение. Здоровяк поэт растерянно обводил собравшихся своими грустными, телячьими глазами…

Пенкрофт швырнул на жестяную стойку франк и тихонько вышел. Хильдебрант остался сидеть.

— Что за глупости ты несешь?! — накинулся на Троппауэра Голубь. — Что значит — пропало ружье? Это тебе не сказочная фея…

— Я… я приставил его к сошке. Надо в конвой, а я… не могу найти… Пропало…

В дверь долбанули прикладом. Патруль!

— Рядовой! Почему не явились на построение? Через пять минут в рабочей одежде на допрос!

…Даже гармошка Голубя онемела. Лучший друг, поэт с головой как арбуз и плечами каменотеса отправляется после обеда на каторжные работы!

Его приговорили к двум неделям, но это в конечном счете не имело значения. Его убьют в первый же день. Латуре разрешил ему напоследок поговорить с Голубем.