Авантюра времени

II

Разумеется, Хайдеггер прав, когда не принимает всерьез скептическую проблему. Однако он не прав в том, что не принимает всерьез те основания, которые должны побудить нас не воспринимать ее серьезно: он просто обходит их молчанием. Поступая так, он по крайней мере до тридцатых годов (а возможно, и в дальнейшем) остается в ловушке пост- или криптотрансцендентальной концептуальности, вместо того чтобы попытаться иначе понять ту открытость миру, которая внутренне присуща всякому подлинному опыту, причем в силу его сущности. Все происходит так, как будто вместо решения проблемы Хайдеггер довольствуется силовым приемом, состоящим в введении новой парадигмы — In-der-Welt-sein (бытия-в-мире), не останавливаясь на тех доводах, которые делают ее необходимой. Однако в философии силовой прием всегда менее силен, чем терпеливое и аргументированное решение проблемы.

Итак, попытаемся встретиться лицом к лицу с вопросом, который Хайдеггер оставляет частично нерешенным и очертания которого мы уже начинаем различать. В силу чего скептическая проблема является изначально ложной? Вернемся к случаю восприятия. В силу чего некорректен вывод, согласно которому «если всегда можно усомниться в любом восприятии, то всегда можно усомниться в восприятии как таковом»?

В глазах Гуссерля, именно то, что мир всегда может раствориться в иллюзии, обязывает сохранять непреодолимое эйдетическое различие между бытием cogitatio и бытием его cogitatum, между переживаниями, данными в несомненной имманентности, и предметом мира, который может им соответствовать или нет. Это эйдетическое различие верно как для восприятия, так и для других интенциональных модальностей. Например, говорит Гуссерль, десятиэтажное здание, которое находится прямо перед нами, вполне может восприниматься; можно даже сказать, что его восприятие есть данность «во плоти» (leibhaft); и это так, следует добавить, даже если бы фактически мы были жертвами иллюзии, то есть даже если бы никакого здания из десяти этажей не существовало в мире: «Разумеется, эту характеристику [Leibhaftigkeit], — уточняет он, — не следует понимать так, как если бы к сущности каждого восприятия как такового принадлежало существование воспринимаемого объекта, существование предстоящего в нем в модусе „во плоти“. Ведь в этом случае речь о восприятии, предмет которого не существует, была бы бессмыслицей, иллюзорные восприятия были бы немыслимы»[113]. Но Гуссерль считает, что в силу смысловой пропасти, которая отделяет абсолютное бытие cogitatio от «сомнительного» бытия реальной вещи ad extra, должна существовать возможность говорить о восприятии какой-либо вещи, то есть о способе ее данности «во плоти», не принимая в расчет то, существует ли каким-либо образом эта вещь. Отступая от обычного словоупотребления, согласно которому «воспринимать» является противоположностью тому, чтобы «быть жертвой иллюзии», или «грезить» предмет (так что «воспринимать, что p» предполагает «р», тогда как «грезить, что р», напротив, предполагает «не-р»), Гуссерль сохраняет, таким образом, принципиальное и неустранимое различие между Leibhaftigkeit, которое свойственно всякому восприятию независимо от того, иллюзорно или нет, и Glaubhaftigkeit — достоверностью, которая приписывается объекту, когда он существует, и которая должна быть у него отнята в присутствии иллюзии. Первое «существенно для восприятия как такового», тогда как второе «может добавляться к восприятию или отсутствовать»[114].