Авантюрист

Каждый третий горожанин кланялся, встретив его на улице. В прежние времена кланялись чуть ли не все подряд – тогда он был начальником стражи, теперь же – всего лишь герой Осады в отставке, наставник юных воинов, глава известного в городе Корпуса…

Лавочники шептались, мол, господин Солль размышляет, бродя по улицам. Они ошибались: он бродил затем, чтобы ни о чем не думать.

Вот площадь. Здание Университета; у входа застыли вечные стражи – железная змея и деревянная обезьяна. Мудрость и стремление к познанию; всякий уважающий студент, проходя, потреплет обезьяну по деревянному заду.

В Университет Солль заходить не стал. То есть, конечно, его встретили бы и исполнили любую просьбу, но в каждом взгляде он видел бы сочувствие, и ни одна скотина не спросила бы его о здоровье жены – что вы, подобный вопрос бестактен, тс-с-с…

Ему тягостно входить в ее кабинет в ее отсутствие. Достаточно того, что кабинет заперт и ключ хранится лично у него, – даже новый господин ректор, к чести его, не стал возражать против такого странного порядка вещей…

Солль постоял перед славным зданием. Поглядел на небо, ответил на чье-то приветствие; двинулся в обход площади, и с каждым шагом ему все явственнее казалось, что ноги все глубже увязают в булыжнике мостовой.

Здание суда. В подвалах под этим зданием пытали двадцатилетнюю Торию.

Здесь стоял эшафот. Там устраивали свои подмостки комедианты, среди которых блистала тогда еще юная Танталь…

А эти живописные развалины – остатки высокого здания, которое разобрали по камушку. На остатках фундамента высится гранитная плита со здоровенными, как в букваре, литерами: «Башня Лаш срыта до основания, такова кара за многочисленные преступления, совершенные проклятым Орденом». Для большинства горожан, не видавших Мора, это всего лишь красивые бессмысленные слова…

Полковник Солль остановился.

Ты проиграл, Фагирра. Жизнь продолжается.

* * *

Он еще более постарел. Постарел рывком, лет на десять; теперь, при свете дня, он годился мне в отцы. Кожа на лице собралась складками и приобрела желтоватый оттенок, и только голый череп блестел по-прежнему уверенно, даже вызывающе.

– Почему мы должны тебе верить? – спросил я.

Мы стояли на заднем дворе захудалой корчмы. Лужи, навоз, разоренная поленница, одинокая курица, выпущенная попастись на первую травку. Мы стояли; Черно Да Скоро сидел на колоде, полы лохматой шубы лежали в грязи.

– А вы и не должны мне верить. – Чонотакс пожал плечами, и жест вышел странным из-за связанных за спиной рук.

– Никто не подпустит тебя к госпоже Тории, – сказала Танталь сквозь зубы. – На пушечный выстрел. Забудь.

– Забудь. – Чонотакс прикрыл глаза. – «Он бросит тебя и забудет. Ты наймешься служанкой в какую-нибудь лавку, всю жизнь будешь мыть заплеванный пол и выслушивать брань. А когда жирный хозяин станет тискать тебя где-нибудь в кладовке, ты будешь вспоминать своего благородного рыцаря и глотать слезы…»

Он явно цитировал кого-то, повторял чьи-то слова, подражая и голосу тоже; голос не был мне знаком, но Танталь мгновенно побледнела, да так, что я испугался.

– «Я ничего не скажу тебе, – проговорил Чонотакс уже другим голосом, глухим, срывающимся. – Ты знаешь сама».

– Замолчи, – попросила Танталь.

Черно Да Скоро поднял веки. Непонятно, что выражал этот взгляд. Черно, может быть, и менялся со временем, но взгляд оставался все тем же – малость сумасшедшим. Самую малость.

– Я добуду свою вещь, – сказал он мягко. – Она мне НУЖНА. Будет неплохо, если вы мне поможете… для ВАС неплохо. Потому как, – он вдруг развязно подмигнул мне, – все меняется, теперь я нужен вам куда больше, чем вы мне… Да, Ретано?

Я чувствовал, как тяжело дышит Алана. Не глядя, положил руку ей на плечо. Притянул к себе. Ничего, Черно, говори, говори…

– Мир меняется. – Черно зажмурился, будто эта мысль доставила ему несказанное удовольствие. – Когда я заглядываю в этот колодец… мне хочется, чтобы кто-то еще разделил мой восторг. Мой сладостный трепет… когда я глядел на изнанку мира. Это… как страстные объятия, Алана, ты ведь знаешь теперь, что такое страсть?!

Алана вздрогнула. Я крепче сжал руку на ее плече.

Чонотакс повозился – ему неудобно было сидеть. Он предпочел бы упереться локтями в колени и опустить подбородок на сплетенные пальцы.

– Да… Мы живем на тарелочке, обведенной нашим круглым горизонтом, и мы никогда не заглядывали за край. Придет хозяин, выгребет ложкой простывшую кашу… наполнит нашу тарелку горячим супом. Или мясной подливой; у хозяина на шее будет болтаться странное украшеньице, чистого золота предмет…

– Маму ПЫТАЛИ за него, – неожиданно сказала Алана. – Она уже вынесла все, что можно вынести… неужели ты думаешь, что она тебе его отдаст?

Черно улыбнулся. Мягко, по-отечески.

– Он уже не принадлежит твоей маме… А твой брат устал. Неужели ты думаешь, что как страж я в чем-то уступаю твоему брату?!

– Какой такой «хозяин»? – переспросил я с опозданием. – Какой такой «суп»?