Авантюрист и любовник Сидней Рейли

«Помню, в каком радостном, приподнятом настроении я приехал в Петербург на Рождество 1900 года. Сколько надежд, сколько заблуждений! Девятнадцатый век уходил, наступало новое столетие, открывая счет невидимым открытиям, изобретениям, искусствам… Казалось, впереди ждет только счастье. Я еще ничего не знал о грядущих войнах, революциях, мир казался безоблачным и светлым. На улицах лежал снег, пахло елками, прохожие несли красиво упакованные подарки, румяные веселые девушки казались красавицами. Петербург был празднично украшен, и я нисколько не жалел о тех обидах, разочарованиях и бедах, которые навсегда оставались в прошлом. Я знал, что отныне моя жизнь станет осмысленной и принесет пользу…

Дома поднялся переполох. Оказывается, родители не получили мою последнюю телеграмму и не знали о том, что я уже в России. Матушка заливалась слезами, поминутно крестила и благословляла меня. А отец крепился, но то и дело брал меня за руку, как бы желая удостовериться, что сын — вот он, здесь, никуда не делся…

…оба умрут от голода в восемнадцатом году. Матушкин брат будет арестован как троцкист, а Романа Евгеньевича повесят колчаковцы. И двадцатый век, которого мы все так ждали, значительно сократит наш старинный род…

…мне предложили место преподавателя в университете и одновременно — должность в нефтяной компании Нобеля. Первое было почетно, второе — доходно. Я все еще колебался, когда выяснилось, что наши финансовые дела близки к краху. Мое обучение за границей обошлось семье слишком дорого. И как мне ни хотелось стать проводником передовых химический идей и наставником молодых умов, пришлось предпочесть второе…»

Глава 2 НАШ ЧЕЛОВЕК

Петроград, декабрь 1917 года

— Средство от тараканов! — выкрикивал Реллинский, притопывая ногами. Но щегольские ботиночки не грели, а валенок у Георгия не было — не запасся.

Кругом шумела, галдела и вовсю торговалась толкучка. В ходу были всякие деньги, и старые, и керенки, и весомые, и обесцененные, поэтому все предпочитали натуральный обмен. Вот и Реллинскому пришлось на практике использовать свои обширные химические познания, изобретая средства от клопов и тараканов.

Сейчас он дул на озябшие пальцы, засовывая их поглубже в рукава, но декабрьская стужа пронизывала до костей. «Эх, глоточек бы горячего чаю! — думал Георгий. — Да и вообще домой, в тепло…»

— Почем ботиночки? — толкнул его в бок здоровенный веснушчатый парень. — Буржуйские, со скрыпом… Отдашь за полмешка картошки?

— Отдать бы отдал, а потом что — босиком по снегу? — приплясывая, отозвался Георгий, стараясь не стучать зубами.

— Зачем босиком? — парень задрал вверх ногу. — Я тебе свою обувку одолжу. По рукам?

Обмен был чрезвычайно выгодным, и через полчаса Реллинский, гордясь своей удачей, тащил домой мешок. И сущей ерундой казалось то, что на ногах у него чужие рваные опорки. «Ботинки все равно не для нашей зимы», — успокаивал он себя.

Из-за угла выскочил и резко затормозил автомобиль с вооруженными людьми в бескозырках.

— А ну стой! — крикнул кто-то из них. — Спекулянт, мешочник. Покажь документ!

— Я не спекулянт, — стуча зубами, на этот раз и от холода, и от страха, отозвался Георгий. — Вот картошку выменял на ботинки… У меня дома старики родители, жена больная… Честное благородное слово, товарищи!

— Товарищ выискался! — возмутился другой матрос. — Шлепнуть его — и вся недолга. То-ва-а-рищ!

— Погоди, — остановил его третий, по-видимому, постарше рангом. — Тебе лишь бы шлепать. Надо сперва разобраться. Вы кто такой? Документы есть?

— Документы у меня дома, — жалко принялся оправдываться задержанный. — Тут недалеко, в двух кварталах, можете проверить…

Ему не стыдно было унижаться. Если не донести до квартиры картошку, матушка, отец и Таня — все погибнут от голода.

— Погоди, — снова повторил старшой. Он напряженно вгляделся в лицо Георгия и неуверенно спросил: — Товарищ Реллинский?

— Он самый, — все еще настороженно отозвался химик, опуская на землю мешок.

— Это никакой не контрик, а наш, наш человек! — возбужденно сказал старшой. — Не узнаешь, Георгий Васильевич? Не помнишь? Надо же! С пятого года не видались!

— Эдуард? Берзинь? — все еще не веря себе, переспросил Реллинский. — Сэр Марк передает вам привет от тетушки?

— Он самый… Как ты, что? Где служишь?

— Нигде, — вздохнул Георгий. — Фирма прогорела, хозяин уехал… Я без работы.

— Непорядок, — покачал головой Берзинь. — Такой старый революционер, как ты, с твоим опытом, с золотыми руками, не должен шататься по толкучкам… Знаешь что? Иди к нам служить!

— Куда это — к вам?

— Да в ЧК! Работы — по горло! Люди нужны — позарез! Форму получишь, сапоги, а эту рвань, — Эдуард кивнул на опорки Реллинского, — выкинь. Паек хороший… Все, как положено… Да ты не раздумывай, соглашайся!

— А меня возьмут? — с сомнением спросил Георгий.

— Еще как! С руками оторвут!