— Дорогая, а что ему оставалось делать после такого позорища? Признайся, солнышко, что ты заслужила наказание.
Алька была пренеприятно удивлена, что "акт возмездия" совершенно не смутил Муравича. Как же так, ведь твою бывшую жену, бывшую подопечную, звезду эстрады, которую ты собственноручно вывел на орбиту, какая-то мерзость оскорбляет до глубины души, а ты даже не возмущен этим фактом?!
— Да, я действительно немножко облажалась, но не до такой же степени!!! — возмущенно воскликнула она. — Ладно, пусть даже я действительно опозорилась по полной программе, это не дает ему основание на… Ну, в общем, ты сам все понял. Ладно, с очень даже большой натяжкой я могу допустить, что он был прав, что наказал меня. Но это же должен быть единичный случай! А он грозится, что теперь так будет всегда!
Муравич удивленно приподнял брови. В то же время уголки его губ слегка потянулись в сторону ушей:
— Альбина, ласточка моя, ты меня удивляешь. Ты что, вчера на свет родилась? Ты сколько лет в этом бизнесе? Что тебя возмутило в поведении Варенника? То, что он применил вполне законный метод воспитания? А скажи, он что, раньше тебя не воспитывал, что ли?
Алька, ошеломленная его восприятием произошедшего, покачала головой:
— Нет! — Покачала так уверенно, ведь ее-то он действительно раньше не воспитывал. Да и настоящую Альбину, пожалуй, тоже пальцем не трогал, что-то Варенник высказывал на сей счет. — Нет, что ты, как можно!
— Ну ни фига себе, мужество! Да ты ему памятник должна поставить за такое воздержание! Ты же знаешь главное правило нашего бизнеса: кто девушку ужинает, тот ее и танцует. Милая, правила существуют для всех, независимо от ранга. Альбина, неужели я должен объяснять тебе азбуку нашего бизнеса?!
Алька ошеломленно молчала. Вот те раз! Так это у них тут правила такие?! Это, выходит, норма?! Раз продюсер, так уже и в дамки можно без разрешения?!
— Как же так, Ванюша? Ведь он же получает свой процент от всех моих выступлений, и процент немалый. За что же ему еще и это?
Муравич вновь скривился:
— Альбина! Я делаю второе замечание. Третьего не будет — я просто исчезну. И, уж коли зашел разговор, так тебе прекрасно известно, что на процент от выступлений не проживешь ни ты, ни он. Все мы живем совсем на другие проценты…
— Прости, Иоанн, прости пожалуйста, — Алька настолько перепугалась, что вот сейчас Муравич психанет и уйдет, и останется она без всякой защиты, без помощи, и никто противному Салу руки не укоротит, что совсем не обратила внимание на замечание о каких-то там других процентах. — Я случайно, сама не знаю, как вырвалось. Просто мне так хочется назвать тебя ласково, а Иоанна не слишком-то приласкаешь. Не обижайся.
Алька вновь погладила гостя по руке. И вновь Муравич, казалось, не обратил на это ни малейшего внимания.
— Я хочу, чтобы ты опять взял меня к себе. Если уж меня и будет кто-то наказывать, я хочу, чтобы это был ты. Тебе не обязательно снова жениться на мне. Просто стань моим продюсером. Пожалуйста, Иоанн! Ты же знаешь, я не люблю унижаться, но ты должен мне помочь!
Только теперь Муравич резко выдернул свою руку из-под Алькиной:
— Я никому ничего не должен, тем более тебе. Это ты мне по гроб обязана. Я мог вообще убрать тебя со сцены. Однако я милостиво позволил тебе на ней остаться! И с каких это пор тебе вдруг стали приятны мои "наказания"? Что-то я не помню в тебе такого энтузиазма. Когда ты была моей женой и подопечной, не слишком-то я тебе нравился. Хоть бы раз изобразила, что тебе приятны мои ласки! Ты же практически сама толкнула меня в Риткины объятия! Я ее, шлюху, терпеть не могу, зато в постели она — королева. И не снежная, как ты, а королева шлюх. Я с ней мужиком себя чувствую, а не извращенцем, занимающимся сексом с трупом. А теперь, выходит, на фоне Варенника я обалденный мужик? Нет, милая, прочувствуй, как мне жилось с тобою. А ведь я тебя любил. Каково мне было отправлять тебя на субботники, когда не мог от них отбрехаться? А ты приходила с них, как ни в чем ни бывало, ни словом, ни жестом не показывая, что я тебе хоть чуточку дорог. Я не смог научить тебя быть женщиной, так может, Вареннику удастся тебя разбудить. А нет — так хоть разницу прочувствуешь между любящим мужчиной и голодным кобелем, трахающим ближайшее дупло.
Вскочил из-за стола так, что опрокинулись оба фужера, залив белоснежную скатерть голубыми лужицами, и уверенной походкой направился к двери. И даже не попрощался.
***
Алька с силой оттолкнулась от стола руками, да забыла, что стул-то не на колесиках, и чуть было не упала. Однако в последнее мгновение перед падением удалось зацепиться за стол. Впрочем, уж лучше бы она упала. Или, может, надо было ухватиться не за сам стол, а лишь за скатерть и упасть не в гордом одиночестве, а под громкие фанфары разбивающегося вдребезги фарфора и хрусталя. Такой себе оригинальный салют протеста.