Авантюристы

Вряд ли Джорджиан была столь уж независима в финансовом отношении — или, пожалуй, лучше было бы сказать, что никто в точности не знал, сколько у нее денег. Будучи фотографом, она постоянно разъезжала по свету и всегда при этом останавливалась в дворцах и виллах, которые были не всякому по карману. А с другой стороны, она постоянно носила потертые джинсы и футболки, а на пальцы нанизывала столько золотых колец, словно это были медные побрякушки.

Большинство знакомых относилось к Джорджиан как к помешанной на сексе, экстравагантной особе. Я же видела в ней серьезную, склонную к уединению натуру. Вы спросите, как же могла одна личность производить столь противоположное впечатление? Да просто она была неповторимым, единственным в мире созданием. Она и фотографом стала, чтобы иметь возможность сотворить для себя свою собственную вселенную — и жить в этой вселенной.

Я старалась видеться с нею пореже, потому что при встречах она постоянно агитировала меня сделать то же самое.

Как только я согласилась познакомить Джорджиан с Тором, меня стали одолевать сомнения, потому что у них было много общего: они относились ко мне как к своей собственности и были уверены, что способны исправить во мне то, что, по их мнению, было у меня не в порядке. Только предполагаемые ими пути исправления казались диаметрально противоположными: Тор хотел окунуть меня в реальность, тогда как Джорджиан мечтала вообще исключить слова «реальный мир» из моего словаря. Я боялась, что они возненавидят друг друга после знакомства.

Просторный холл особняка, в котором обитали Лелия и Джорджиан, напоминал какую-то выставку автомобилей из-за стоявших там нескольких «кадиллаков». Грандиозные люстры, словно навек замороженные ветки древних папоротников, свисали с высоченных потолков. В углах стояли обитые темно-красным плюшем диваны, причем возле каждого из них красовалась медная плевательница. Кроме того, в интерьер холла входили многочисленные колонны, их здесь было не меньше, чем когда-то в Помпее, а также золоченые барельефы, украшавшие все стены. В массивных черных траурных урнах стояли разноцветные искусственные цветы, а над дверями лифта свисали густые плети пластиковой кориникопии, унизанные плодами, которые так и норовили стукнуть вас по лбу.

— Ну и вкус! — пробурчал Тор, шагая вместе со мною по скользкому полу.

— Подожди, ты еще не видел убранства апартаментов Лелии, — возразила я. — Она воспитана на французском декадансе.

— Но ты же сказала, что она русская, — удивился Тор, пробираясь к лифту.

— Родилась в России, воспитывалась во Франции, — пояснила я. — Поэтому не может хорошо говорить на своем родном языке да и на всех остальных. Этакая лингвистическая куча мала.

— Боже, никак сама мисс Бэнкс! — воскликнул лифтер, которого звали Фрэнсис. — Сколько лет, сколько зим! Баронесса будет в восторге — она ведь знала, что вы в городе?

Таким образом Фрэнсис спрашивал нас, надо ли ему сообщать о нашем прибытии. Я заверила его, что беспокоиться не стоит.

На двадцать седьмом этаже Фрэнсис открыл своим ключом двери лифта, и мы перешагнули порог огромного мраморного фойе, где нас с несколько меньшей учтивостью встретила горничная, которая проводила в просторный коридор, также отделанный мрамором и по стенам которого были развешаны зеркала, как в Версальском дворце.

Горничная удалилась, чтобы разыскать еще одну служанку, а Тор обратился ко мне с вопросом:

— Баронесса, это кто?

— Это Лелия. Я думаю, что титул — лишь дань ее любви ко всему необычному. Ну, к примеру, когда кто-то из русских говорит, что он Романов, ведь никому не придет в голову докапываться до правды?

Нам пришлось немного подождать, пока до наших ушей не долетел некий шум, раздавшийся издалека: мы различили женские вскрики, сопровождавшиеся хлопаньем дверей. Наконец дверь хлопнула в соседней комнате — зазвенели хрустальные подвески на канделябре.

Одна из зеркальных раздвижных дверей открылась, и к нам ворвалась Лелия собственной персоной, облаченная в атласное кимоно со шлейфом, украшенное перьями марабу, которые колыхались при каждом ее движении. Близился полдень, но ее медового оттенка волосы были так всклокочены, будто она сию минуту выскочила из кровати.

Вцепившись в меня, она прижалась щекой к моей щеке, как это принято у французов, после чего перешла к крепким медвежьим объятьям, как это принято у русских, так что перья марабу защекотали у меня в носу.

— Таракая! Счастье, счастье, счастье! Очень плохо тебе надо сделать подождать, но Джорджиан сегодня тре муве.

Мало того, что речь Лелии, составленную из слов на разных языках, было трудно понять, так она еще имела привычку на полуслове забывать, о чем собственно толковала, или отвечать на вопрос, который вы задали полчаса назад. Имя своей дочери Джорджиан в ее устах звучало как «Зорзион», вызывая у многих ассоциацию с известным итальянским десертным блюдом.

— Я привела моего друга доктора Тора, чтобы познакомить с нею, — сказала я, представляя ей Тора.

— Се кель э шарман! — вскричала Лелия, прожигая Тора блестящими глазами.

Она протянула ему руку для поцелуя.