Авантюристы

Марфа Андреевна с досадой махнула рукой.

— Заладила сорока Якова! Ну, а если и в самом деле окажется, что он с царицыными предателями заодно орудует? Что же ты мне тогда прикажешь делать? Просить государыню его, изменника, милостями своими не оставлять?

— Он — не изменник! — вырвалось у Фаины.

— Увидим. А пока все не раскроется, скажу тебе, что и сокрушаться; за него тебе не след. Так и скажи Барскому, когда он опять к тебе с намеками да угрозами подъедет. Знаю я, что им от тебя нужно! Сторонников всюду набирают, — вот что! Им, чем больше будет недовольных, тем лучше. Всякому они рады, откуда бы к ним ни пришел, никем; не брезгают. Уж если Орловыми не гнушаются… Ну, да не о том речь. А ты мне вот что скажи: что тебе Барский про цесаревну напел? Про тиранство ее супруга, про дерзость его новой метрески, про то, что не ему бы Российским государством править после кончины императрицы — дай ей Бог всех нас пережить! — а супруге его Екатерине Алексеевне, пока их наследник в лета не войдет?

— Ни раза мне князь на ту персону не намекал, — с живостью воскликнула Фаина.

— Так это придет, дай срок! Начал с Углова, и до тебя, значит, черед дойдет. Чтобы такое дело до конца довести с малым числом приспешников, невозможно. Отлично это цесаревна поняла. Ума ей не занимать стать: ей бы министром либо воеводой быть, а не великой княгиней. Вот почему я и говорила всегда, что не надо ей давать в силу? входить. Кого только она на свою сторону не перетянула! Если уж Алексей Петрович [7] не устоял!.. Все ей нужны: и знатные, и простые, и глупые, и умные… С нею самые ничтожные могут сделаться опасны. — И вдруг Марфа Андреевна переменила тон. — Поклянись мне, девка, что твой Углов не взял от нее поручений перед отъездом! — вскричала она, схватывая племянницу за руку так крепко, что ее пальцы красными пятнами запечатлелись на нежной коже девушки, и заставляя ее силой повернуться к киоту с образами.

— Тетенька! — с испугом возразила Фаина. — Вы знаете, какая забота была у Владимира Борисовича перед отъездом; до комплотов [8] ли ему было!

— Да, не малая беда ему грозит, если государыня не прикажет дело, поднятое на него, прекратить.

— Вы за него просили государыню, драгоценная тетенька? Вы ведь мне это обещали! — умоляюще протянула Фаина, опускаясь на колена перед старухой и целуя ее руки.

— А ты мне что за это обещала? Это ты помнишь? — угрюмо спросила Чарушина.

— Я обещала отказаться от него, если узнаю, что он поступил не так, как подобает дворянину и офицеру…

— Не юли! Возил его Барский к нашей выдумщице или нет? Вот что мне надо знать, прежде чем утруждать за него государыню.

— Я не видела его перед отъездом и ничего не знаю, — с усилием вымолвила Фаина.

— И ничего не присылал он тебе сказать?

— Через кого же, тетенька? Да он слишком горд, чтобы делать к нам засылы, после того как маменька обидела его.

«Я даже не знаю, любит ли он меня до сих пор», — прибавила про себя Фаина, и, как всегда при этой мысли, сердце ее сжалось так болезненно, что слезы выступили у нее на глазах.

— Знаю, — начала было Марфа Андреевна, но шум шагов по коридору заставил ее на полуслове смолкнуть и с досадой обернуться к двери, на пороге которой показалась горбунья. — Кто там еще? Минуты не оставят в покое! Ведь сказано — не мешать!..

— Государыня сюда жалует, — стремительно произнесла Венера, скрываясь за дверь, в то время как госпожа ее поднималась с места и, приказав племяннице удалиться, отправилась навстречу высокой посетительнице в соседний зал.

Не успела Марфа Андреевна войти туда, как дверь в противоположном конце длинного, светлого покоя, уставленного золочеными стульями, настежь растворил камер-лакей, и в зал вошла императрица, шурша шелковыми юбками и гремя браслетами, часами на золотой цепочке, привешенными к поясу флаконами с духами, ящичками с мушками и тому подобными блестящими и дорогими безделушками из золота, черепахи и слоновой кости, усыпанными драгоценными камнями. Елизавета Петровна шла быстро и, завидев Марфу Андреевну, с улыбкой сказала ей громким и твердым голосом, что ей нужно переговорить с нею о деле.

— Ты так скоро от нас ушла… не успели оглянуться, а уж и след твой простыл, — вымолвила она с оживлением и опахиваясь веером, что было у нее признаком волнения.

— Почем мне было знать, что я еще понадоблюсь! И без меня народа набралось много, — брезгливо возразила Чарушина.

— Могла бы подождать, чтобы мы тебя отпустили… То желтое платье, серебром затканное, я-таки себе отметила, — продолжала государыня, проникая в комнату своей любимицы и опускаясь на диван, — а также и розовую робу. Федор уверяет, что у меня пять розовых роб ненадеванных; ну, пусть будет шестая… не беда. Эту, может быть, скоро представится случай надеть. Советовалась с Шарпантье, спросила: «Не молодо ли для меня в розовый цвет одеваться?» И знаешь, что он мне ответил? Ну-ка, отгадай!

— Не могу знать, что он мог твоему величеству ответить, — угрюмо сказала Чарушина. — Известное дело, француз, на комплиментах собаку съел.