Авантюристы

Из дальнейших переговоров выяснилось, что Рома планирует часть здания обратить в ресторан с кавказской кухней (уже вовсю шел ремонт). Что делать со зрительным залом г-н Мосьпан пока не решил, а потому предложение Нарышкина заметно заинтересовало его. Маленькие глазки коммерсанта вспучились и забегали по мокрому от пота лицу, все время норовя соскользнуть к переносице.

Пошел торг, как на восточном базаре. Напыщенность разом слетела с нового владельца театра. Он вертелся, размахивал руками, брызгал слюной, пытаясь навязать свою цену, и вообще вел себя так, будто продавал персики или абрикосы.

— Пятнацыть прасэнт и чэтырэ сотня! Не жалэй! Великие люди прыдут, будут харашо сидеть шашлык!

При этом Рома не говорил, кто именно должен осчастливить театр и будущий ресторан своим посещением. Однако именно с Великими мира сего честолюбивый восточный коммерсантик связывал определенные гастрономические надежды. Монархи, духовные лидеры, политики, ученые, деятели культуры и просто мильенщики станут ломиться в ресторацию, имея одну единственную цель: откушать его шашлыка. В этом Роман Тер-Хачатрян был абсолютно уверен.

— Дэсять прасэнт и двэстиписат рублэй!

— Сказку про колобка помните-с? — тихо спросил Нарышкина присутствовавший на торгу Аскольд. — Он самый колобок и есть!

Наконец, сошлись на пяти процентах от сборов и двухстах рублях арендной платы. Рома светился довольством.

Знал бы почтенный Роман Фахрутдинович, в какую историю он вляпается, ни за что бы не пустил на порог антрепренера Рубинова вместе с его спутником — розовощеким, вихрастым меценатом из Орла пожелавшим сохранить инкогнито и отрекомендовавшимся просто «Занзевеем Адаровичем Маркобруном».

Фамилия эта вызвала у Ромы неподдельный интерес:

— Э-э, я Маркарон всэх знаю, — сказал он, вглядываясь в лицо «мецената». — Абрампэйсах тоже знаю… Тэбя не знаю!

— Ты Баку был? — спросил он у Нарышкина, вытирая физиономию. — Баку харашо!

— Мы, сударь, орловские… — с достоинством ответил «Гроза морей».

— Арол тоже харашо-э! — согласился Рома, протягивая Сергею свои пять розовых сарделек. — Па рукам!

Когда все формальности были улажены, все взятки полицмейстеру, начальнику местной пожарной охраны и санитарного ведомства были даны, встал вопрос об афишах и объявлении в газету «Нижегородские Ведомости». Текст согласовывали едва ли не полночи. В конце концов Аскольд, находящийся в растрепанных чувствах, вымучил из себя:

«Впервые в Нижнем Новгороде, проездом в Москву прима театров Флоренции, Неаполя и города Триест несравненная Франческа де Милано в русской постановке весьма откровенных сцен из византийской жизни:

„Отравленная туника или наказанные пороки“.

Небывалое кипение страстей, прямо на сцене! Картины рисующие падеж нравов и обнажение чувств возвышенной красоты!

Заняты лучшие актеры!

Бенефисный показ спектакля состоится в бывш. театре Крымова. Антреприза А. Рубинова.»

Нарышкин даже присвистнул:

— Ну, Аскольд, не ожидал! Брависсимо! Развернулся всеми потрохами. Размазал так, что не придерешься. На такое у нас не только Трещинский клюнет, весь город повалит! В проходах будут стоять. Цену непременно надо повысить. За «итальянку» я с ложа меньше трех рублей не возьму!

Когда дело дошло до репетиций, пыл компаньонов поугас. Выяснилось, что двух героев-любовников — Кориандра и Передокла — играть некому. Вначале Аскольд-Антон возжелал сыграть обоих молодых людей сам.

— Я буду, как двуликий Янус. Един в двух ипостасях, хе-хе-хе, это даже презабавно-с, в этом есть некий куртуаз и тайный смысл.

— Ты в зеркало давно гляделся, геройский любовник? — критически заметил Терентий, кивнув на чахлые усишки, глянцевую лысину и пламенеющий нос бывшего антрепренера, но голос старого моряка не был услышан компанией. Рубинов довольно бойко барабанил тексты обоих ролей, поочередно появляясь на сцене, говорил то за одного то за другого, благо лучше него никто не знал пьесы, однако, когда дело дошло до вливания Кориандром яда в ухо сопернику, получалась какая то слишком уж фантасмагоричная картина. Аскольд должен был разделаться сам с собой, это уводило стороннего наблюдателя в такие психологические дебри, что Нарышкин в конце концов хлопнул в ладоши и сказал: