Авантюристы Просвещения: «Те, кто поправляет фортуну»

Для привлечения игроков лотерея обычно превозносится как самый честный способ быстрого обогащения. Казанова-организатор прельщал монархов и потому использовал другой аргумент: государственную пользу. Семь лет спустя, в 1764 г., он вновь помог Кальзабиджи, но уже в Берлине, когда Фридрих II решил запретить у себя лотерею. Венецианец представил ее как наилучший и популярный налог, собираемый добровольно и употребляемый на общее благо (на театры или училища), т. е. едва ли не с прибытком возвращаемый обществу. Но в Петербурге Казанова преуспеть не смог, хотя, думается, устройство лотереи было истинной целью его бесед в Летнем саду с Екатериной II, а не реформа календаря. Но Петр Лефорт, внучатый племянник сподвижника Петра I, так плохо организовал лотерею в пользу Воспитательного дома, что исхитрился разориться на этом прибыльнейшем деле и ввести в расход казну на сорок пять тысяч рублей. Императрица не изменила отношения к лотереям как к мошенничеству, хотя ей продолжали подавать заманчивые проекты [306]. В анонимном «Мемуаре об устроении генуэзской лотереи, рассматриваемой в качестве одной из важнейших отраслей финансов Государя» (ок. 1767 г.) лотерея оценивается как род налога, сходный с тем, которым облагаются предметы роскоши. При этом она улучшает не только состояние государственных финансов, но и нравственность подданных, ибо, уверяет автор, игра забирает шальные деньги, которые иначе были бы потрачены на «удовлетворение слепых страстей и слабостей, питаемых ложными потребностями» [307].

В проекте, составленном в 1770 г. в Гааге по-французски Квентеном и де Неорбергом и переданном вице-канцлеру А. М. Голицыну и императрице через русского посла Д. А. Голицына, авторы предлагают создать лотерейный банк. Капитал формируется посредством продажи акций, тиражи проводятся в течение двадцати лет. Организаторы обязуются ежегодно отчислять казне 12 тысяч гульденов на богоугодные дела. На выигрыши идут проценты по вкладам и часть капитала; если вкладчик не выиграл ничего, то по истечении срока ему выплачивается 3/4 исходной суммы. Несмотря на рекомендацию князя Д. А. Голицына, Екатерина II поставила на письме резолюцию: «Терпеть не могу лотереи» [308]. Десять лет спустя императрица в тех же выражениях отказалась участвовать в лотерее, которую Бомарше в рекламных целях обещал провести среди первых четырех тысяч подписчиков полного собрания сочинений Вольтера: «Смертельно ненавижу лотереи, они у меня запрещены» [309]. Думается, что подобное отношение объясняется не только презрением к организованному надувательству, но и стремлением императрицы сохранить личные отношения с подданными, нежеланием ассоциироваться с механическим колесом Фортуны. Ей хотелось, чтобы про нее говорили, что она обогащает, а не разоряет подданных. Казанова в мемуарах рассказывает, что во время поездки в Ригу государыня предложила местному дворянству партию в фараон и тотчас проиграла десять тысяч рублей (сцена вымышлена венецианцем, но весьма показательна с точки зрения окружавших Екатерину II легенд).

Корреспондент императрицы Гримм ее точку зрения разделял. Он отговаривал своих питомцев Николая и Сергея Румянцевых от рискованного плана карьеры, называя его лотереей, где за всю жизнь можно не дождаться своего выигрыша в миллион, — Гримм предпочитал получать гарантированные проценты с капитала [310](правда, когда через пять лет Румянцев выиграл 400 ливров в лотерею в пользу госпиталей, а Гримм — ничего, друзья поделили доход и приобрели билеты лондонской лотереи [311]). Напротив, ближайший друг Гримма Дидро в своем отношении к лотерее гораздо ближе к Казанове, чей проект он поддержал. Этих двух одаренных математиков равно привлекали неразрешимые задачи: философа — квадратура круга, авантюриста — возведение в квадрат куба. Дидро разрабатывал в 1775 г. машину для автоматической шифровки и дешифровки текстов, Казанова, по мнению экспертов, на столетие обогнал всех в области криптографии, работая с переменными шифрами. Для них обоих математика была формой философского исследования мира: «искусство расчетов состоит в нахождении одной-единственной формулы, выражающей взаимодействие нескольких величин, и […] определение это равно справедливо и для морали и для математики» (ИМЖ, 359). При этом лотерея служила теоретической моделью человеческой жизни, вероятности которой можно подсчитать и предсказать. Когда Дидро анализировал книгу Депарсье «Опыт о продолжительности человеческой жизни» (1745), он решал среди прочих финансовую задачу, ибо эта работа помогала рассчитать стоимость пожизненной ренты. Философ не чурался карт, любил триктрак, в 1760 г. перевел с английского драму Эдварда Мура «Игрок» (1753), где адская страсть к игре доводит героя до безумия и самоубийства. В последние годы жизни он написал стихотворение «Юный продавец лотерей», шутливо развивая все ту же метафору любовь — игра: