Авантюры открытого моря

Но не помогла и эта уступка редакционным ястребам. Очерк с таким убийственным заголовком тоже не вышел. Было две или три редколлегии по этому поводу и даже партсобрание. Правдинский коллектив раскололся на два лагеря: одни — за Саблина, другие — против. Все это напоминало голосование на «Сторожевом». Только цензурные шлюзы перекрыли оперативнее, чем боковые ворота в устье Даугавы.

В «Правде» очерк «На грозный бой с глубокой мглою» так и не вышел. Видимо, глубокая мгла в редакционных коридорах к тому времени еще не рассеялась.

Любопытная деталь: в ту же ночь, когда очерк впервые сняли из номера, оттиски крамольной полосы стали исчезать из редакционных кабинетов. Их уносили домой дежурные сотрудники, несмотря на строжайший запрет подобных действий. Брали их, наверное, как сувениры: в кои-то веки в «Правде» снимают что-то прямо из номера!

Часть этого мизерного служебного тиража (сколько их там было, этих оттисков, — не больше двух дюжин) была кем-то отксерокопирована, и копии пошли гулять по московским вузам и НИИ.

Один экземпляр кто-то заботливо переправил в Главное политическое управление Советской Армии и Военно-Морского Флота, а другой, естественно, — в КГБ. Но посмертную судьбу Саблина могло решить именно первое учреждение — Главпур. Туда я и направил свои стопы вместе с бывшим правдистом, а ныне начальником студии военных писателей Виктором Верстаковым. Мы не питали никаких надежд, но попытка не пытка. К нашему приятному удивлению, среди главпуровских генералов мы нашли весьма влиятельных союзников: начальника отдела культуры генерал-майора Виктора Ивановича Якимова и заместителя начальника Главного политуправления генерал-полковника Геннадия Александровича Стефановского. Они приняли наши доводы, и мы, теперь уже вчетвером, вошли в кабинет высшего политического руководителя Вооруженных Сил генерала армии Лизичева. Тот, разумеется, читал контрабандную правдинскую полосу и был в курсе дел.

Мы дружно убеждали его, что в современной обстановке поступок Саблина приобретает новое звучание — в тон апрельских перемен, что идеи, мысли, выводы замполита со «Сторожевого» нашли свое полное подтверждение и в речах Генерального секретаря, и в передовицах «Правды»… Приводили и другие аргументы. Мол, весь мир читает роман о Саблине, изданный в США, и смотрит фильм «Погоня за “Красным Октябрем”», а у нас о нашем национальном герое блуждают только слухи и домыслы.

Лизичев долго и нерешительно мялся, переводя взгляд с одного на другого… Он походил на человека, загнанного в угол. Это были муки чиновника, никогда не принимавшего самостоятельных решений. Тем более таких, переводивших на 180 градусов путеводную стрелку Главпура. Тени прешшх хозяев этого величественного кабинета с огромным напольным глобусом в углу — от Мехлиса до Епишева — стояли за его спиной.

Наконец он выдавил из себя:

— Хорошо… Я согласен. Будем давать в «Красной звезде». Но…

Ну, конечно же — «но»!

— …Но я посоветуюсь еще с Павловым, помощником Михаила Сергеевича.

При всей сговоренности этого вынужденного согласия, мы вышли из кабинета окрыленные. Уж если сам Лизичев сказал: «Я согласен», это кое-что!

Стефановский посоветовал мне побыстрее отвезти очерк в газету. Наутро я уже был в «Красной звезде». Главного редактора временно замещал полковник Сарин.

— Как?! — изумился он, когда я положил на стол рукопись. — У нас уже есть материал Быстрова. И нам велено давать именно его. Саблин — изменник Родины.

— Но Лизичев вчера сам сказал, что он «за»…

— А сегодня утром позвонил и сказал: срочно печатайте Быстрова…

Это было ужасно. Я только на минуту представил, что придется пережить вдове Саблина, сыну, его братьям и всем родственникам, когда спустя пятнадцать лет после трагедии на их общую фамилию снова обрушатся клеймящие словеса: «предатель», «изменник Родины», «авантюрист», «уголовник»…

Но Лизичев… Если старший лейтенант Фирсов тайком перебрался с доносом по швартову, то генерал армии проделал практически тот же трюк, невзирая на чин, возраст и галстучную звезду с бриллиантами.

Однако, надо было что-то делать. Надо было во что бы то ни стало остановить запущенную машину…

Не помню, кто меня надоумил обратиться к писателю Ивану Стаднюку, но, выслушав мои сбивчивые объяснения, Иван Фотиевич предложил приехать к нему домой. Вскоре я уже раскладывал у него на столе фотографии Саблина, ксерокопии его писем. Я не ожидал от него, человека старого закала, «сталиниста», сочувствия к моему герою. Тем не менее Стаднюк его принял, понял всю чудовищную нелепость надвигающейся краснозвездовской публикации и стал звонить в Главпур. Только ему, писателю с большим авторитетом в высших военных кругах, удалось почти невозможное: быстровский материал из номера сняли и отложили, с условием что и я не буду публиковать свой очерк. И если он где-нибудь будет напечатан, то тут же выйдет и «Дело Саблина» в «Красной звезде». На том и порешили. Ни войны, ни мира. Мы выиграли меньшее из зол — молчание.