Авантюры студиозуса Вырвича

— Наша дуэль еще впереди, доктор! — прохрипел Ватман. На его губах лопались кровавые пузыри. Лёдник освободился, мрачно осмотрел врага, которого один из сподвижников взялся лечить. Процесс лечения доктору не понравился:

— Подожди, не так, — скомандовал он самодельному лекарю. — Хлеб с плесенью положи сюда. Прижми. Так, чтобы воздух не проходил. Вот таким образом. — доктор помог перевязать рану, которую сам же и нанес. Ватман лежал, закрыв глаза, то ли потерял сознание, то ли не хотел видеть, как ненавидимый Лёдник его спасает.

— Когда повезете, положите на левый бок, — распорядился, тяжело вста­вая, Бутрим.

Вырвич с досады даже отвернулся. Теперь он ясно понимал, почему не хочет быть лекарем: вот так легко переступить через свои чувства ради клятвы Гиппократа и спасать жизнь врагу, который изнасиловал твою жену и мечтает только о том, чтобы тебя убить. Нет, пока что Прантиш на это не способен.

В последних лучах длинного летнего дня Прантиш заметил на лице Балтромея Лёдника мечтательную улыбку. Такую, какая бывает у путеше­ственника, когда он, наконец, возвращается к любимым людям.

Эпилог

Восковое лицо совершенной красоты пятнали черные полосы сажи. Под носом куклы появились бандитские усы.

— Алесик! Что ты делаешь? — пани Саломея стащила малыша с колен Пандоры. Шикарное платье куклы тоже было в черных отпечатках маленьких ладоней.

— Тетка пр-ротивная! — уверенно заявил Александр Балтромеевич Лёдник, демонстрируя не только прирожденное стремление к экспериментам, но и только что приобретенное умение выговаривать звук «р»

— Пошли мыть руки! — строго сказала Саломея. — Ну что ты наделал, папка ругаться будет.

— Не будет! — заявил малыш. — Он эту тетку не любит!

Прантиш еле сдерживал хохот. Сын профессора все папкины секреты раскрывал легко — видимо, из-за сходства характеров. И уже пользовался этим по полной: каким бы строгим отец ни выглядел, как бы ни отчитывал малыша за проказы, а стоило тому всхлипнуть или сделать жалобные глаза — и таял, как воск на солнце. А уж когда малыш начал задавать вопросы — почему яблоко падает вниз, а не вверх, как сделан телескоп, почему кровь красная — расчувствовался, и читал захватывающие лекции. И что только из этого ребенка вырастет? Разве что новый профессор.

А вот интересно, унаследовал ли малыш магические способности отца?

Конечно, об этом Прантиш вслух никогда не спрашивал. Лёдник всякие воспоминания о ведьмарстве, тайных знаниях и предсказаниях будущего на дух не переносил. Сколько молитв после возвращения из путешествия свято­му Киприану отчитал.

Пани Саломея подхватила чумазого, как лондонский трубочист, черново­лосого и уже немного клювоносого мальчика на руки и понесла мыть. Пани млела от счастья, когда малыш время от времени называл ее «мама». Сама она рожать пока что не собиралась. Прантиша беспокоило, как Лёдники переживут признание Ватмана о его гнусном поступке. Был тяжелый разговор за закрытой дверью, после которого пани ходила с заплаканными глазами, а доктор был молчалив, как трясина. Ясно — укорял, почему не рассказала о беде. Он ведь сразу, с порога, свои грехи вывалил. Потом были нежные поцелуи, объятия и слезы облегчения. И, похоже, после пережитой беды полочане стали еще дружнее.

Будет ли когда у Вырвича такое счастье?

Вот он, отпущенный на праздник домой — да, именно у Лёдников его дом, — сидит красавец в мундире, с заметными усиками, при литом поясе со слуцкой персиярни, при золотых галунах и в красных сапогах, девицы млеют — а большой и верной любви нет. Исчезла княжна Богинская за океа­ном, единственный след — передала из Гданьска записку без подписи. Мол, отплывают, помогай святой Христофор.

Во дворе залаял рыжий Пифагор — весело, приветливо. Что-то, тоже при­ветственное, забубнил Хвелька. Значит, вернулся хозяин.

Лёдник устало вошел в комнату, снял шляпу, поставил свой докторский саквояж, сел на диван, провел рукой по худому клювоносому лицу.

— Тяжелая операция была. Еле отходил пациента. Желчь разлилась в брюшину. А опытных ассистентов не хватает, — этот упрек он адресовал Вырвичу, который медицину ради военного дела отринул. Прантиш, однако, ни на йоту вины не чувствовал — пан Вырвич герба Гиппоцентавр, наследник Палемона — шляхтич, рыцарь, вой!

Маленький Алесь радостно подбежал к отцу, забрался на колени. Лёдник поцеловал малыша в лоб и, откинувшись на спинку дивана, закрыл глаза, при­жимая к себе сына. Пани Саломея быстро накрывала на стол.

Никто не знал, сколько судьба позволит длиться таким тихим вечерам, наполненным семейным счастьем, поэтому они и были особенно дороги всем.

На улице послышались выстрелы и крики. Лёдник даже не шевель­нулся, не открыл глаза, единственно — по его лицу пробежала тень. Вырвич вскочил, выглянул в окно:

— Что там делается? Бутрим, знаешь что-нибудь?

Лёдник тяжело вздохнул и неохотно ответил:

— В соборе люди Станислава Понятовского начали стрелять по радзивилловским. Ну и. снова сеча. Видимо, скоро прибегут просить кому-то из панов выпущенные кишки вправить.