Авария, дочь мента (сборник)

Бегун выстрелил в лицевую панель. Стрелки на приборах вздрогнули и упали на ноль.

– Лыжи давай, – велел Бегун.

Они спрыгнули в глубокий снег. Следом Петрович выбросил им две пары лыж из аварийного запаса. Бегун подсадил Павлика себе на закорки.

– Извини, Петрович, – сказал он. – Прощай. Спасибо за все и не поминай лихом.

– Помяну, не сомневайся.

Они двинулись через реку – впереди Еремей по снежной целине, за ним Бегун с сыном. Когда поднялись на высокий берег, Бегун оглянулся: пассажиры уже махали лопатами, какими-то досками и крышками от железных ящиков – расчищали полосу. Может, к ночи и закончат. На худой конец, заночуют в самолете. В любом случае не пропадут.

Как только сосны сомкнулись за спиной, а уши, уставшие от треска мотора, стали различать голоса тайги: тягучий ветер-верховик, и острые коготки белки, прыснувшей вверх по стволу, и шелест снега, падающего с потревоженной ею ветки, – вся бешеная карусель последних дней начала тускнеть в памяти, будто и не с Бегуном вовсе это было, а то ли в кино когда-то видел, то ли рассказывал кто-то. Течение времени замедлилось до размеренного скрипа лыж по насту.

Еремей уверенно шагал впереди. Павлик с веселым любопытством глазел по сторонам, ему нравилось ехать верхом на отце, трогая обвисшие под тяжестью снега сосновые лапы.

– Скоро придем? – нетерпеливо спросил он.

– Рукой подать, – ответил Бегун. – Дней пять всего.

Еремей петлял, чтобы сбить погоню со следа, обходил открытые места, хороня лыжню под покровом широких ветвей. Но странно – ни разу даже поодаль не послышался гул самолета. Погони не было. Они вышли к Белоозеру не напрямик, а широким кругом. Павлик давно пересел на Еремея, в его заплечную торбу с поклажей. Бегун нес в рюкзаке одну икону и все равно уже едва плелся, далеко отстав от них.

Он за версту узнал в молчаливой зимней тайге родные места, опушку, где Неждана умывалась росой, и, как мальчишка, бросился вперед, обгоняя Еремея. На бегу вытащил из-за спины Спаса и, держа у груди, как на крестном ходе, покатился к домам по широкому склону.

– Эге-гей, люди! – ликующе заорал он, задыхаясь. – Встречайте! О-го-го-го!!

Только эхо ответило ему из глубины леса.

Лыжи разъехались, и Бегун сел в сугроб, растерянно глядя на село, засыпанное поверх окон нетронутым снегом. Следы осмелевшего зверья прострочили снег меж домов и по крышам вокруг давно остывших печных труб. Куница тонкой длинной струйкой вытекла из-под стрехи ближней избы и скользнула к лесу.

Мимо неторопливо прошагал Еремей.

– Эй… – окликнул его Бегун. – Где люди?

Еремей молча подошел к своему дому, опустил торбу на снег. Бегун догнал, схватил его за руку:

– Люди где?!

– Ушли, – спокойно ответил Еремей. – На другой день после нас.

– Почему?

– Кто ж знал, не пожалуют ли еще гости.

Конечно, это было мудро. Бегун и сам понимал, что Белоозеро обречено с того мгновения, как Лева рассказал о нем первому же человеку в Москве. Не ждал только, что уйдут без них.

Пока раскапывали двери и разжигали огонь в печи, Бегун молчал, дожидаясь, когда Еремей заговорит сам. Стол с лавками, сундук и голая кровать стояли в чисто прибранном напоследок доме, кое-что из посуды было в печи, на полу лежали плетеные рогожки – видно, путь предстоял неблизкий, брали то, что можно унести. В красном углу осталось светлое пятно из-под снятых икон, над ним кружок копоти от лампады.

Еремей открыл сундук, переоделся в свое. Джинсы, свитер и сапоги бросил в жадно гудящую, истосковавшуюся по огню печь. Достал из подпола солонину, натопил снега и поставил вариться в чугуне. Тепло растекалось по дому, на стенах быстро таял иней. Павлик забрался на печку и уснул, завернувшись в медвежью шкуру.

Еремей сел напротив Бегуна. Между ними стоял на столе, будто третьим в разговоре, Спас, освещенный багровыми бликами из печи.

– Куда ушли? – спросил Бегун.

– Дальше… Там перезимуем, если Бог даст. Летом будем строиться, – Еремей тоскливо огляделся в осиротевшем доме. – Землянки теперь будем рыть. И храм под землей… Под землю схоронимся, коли на земле для нас места нет.

– Далеко это?

– Еще дня три будет.

– Когда выходим?

Еремей молчал.

– Ты уже пришел, – сказал он, наконец. Он поднял глаза на Бегуна. – Дальше я пойду один.

Бегун почувствовал, как что-то оборвалось в груди. Он смотрел на Еремея и по спокойному взгляду того понимал, что все давно решено, еще до того, как они вышли отсюда в погоню за Спасом, и говорить что-то, спорить, просить бесполезно.

– Что же мне – обратно? – мотнул он головой. – Как ты думаешь, сколько я там шагов пройти успею?

– Сколько Бог позволит, – ответил Еремей. – Ты не наш. Ты хочешь к нам, но ты отравлен вашим бесовским миром. Душа твоя на середине… Никто тебя не гонит обратно. Живи здесь. Молись. Припасов много по домам брошено. Ружье свое оставлю… А той зимой приду. Проживешь отшельником, отмолишься – пойдешь к нам. Если нет – иди обратно. Ты на середине – и туда, и сюда равно.

– Сына хоть возьми, – после долгого молчания сказал Бегун. – Обвенчаешься с Нежданой – пускай у вас будет первенцем.