Ave, Caesar! [ Аве, Цезарь!]

— Знаешь, мне пришла в голову шальная идея… Погоди, не радуйся, я вовсе не уверен, что она сулит нам счастливое избавление. Но крохотный шанс дает Помнишь, тот мужик в плащ-палатке сказал, что в случае срыва игры они выставят у острова сторожевые катера? А запас продуктов у каждого из нас на месяц. Я тогда еще подумал: к чему тратить столько времени? Почему не выслать на остров рейд, который покончит с саботажниками за пару часов? А потом понял: высадка десанта слишком дорого им обойдется. Потому что трудно найти дураков, которые согласятся поохотиться на вооруженных до зубов и к тому же отчаявшихся людей. В таких условиях еще неизвестно, кто окажется добычей. Это и есть наш шанс. Стараниями Жанны игра заняла всего пять дней. Восемь на двадцать пять — получается двести. Поделить на два — нет, считая Жанну, на три — шестьдесят шесть. Значит, у нас на троих еды на шестьдесят шесть дней. Если немного ужаться, то можно дотянуть до восьмидесяти. А если ужаться хорошо, то и до трех месяцев. Три месяца дежурства у острова тоже выльются им в кругленькую сумму — продукты, топливо, плата сторожам, откупные пограничникам. Не исключено, что через месяц-другой они махнут на нас рукой и снимут наблюдение. Понимаешь, у нас есть шанс дождаться какой-нибудь случайной посудины, которая поможет нам покинуть остров. Нужно только срочно спрятать продукты — пока они не спохватились. Идем скорее к Жанне, может быть, она еще не успела проглотить яд!

Эпилог

Председатель и десять членов правления закрытого клуба «Кураж» (only for men) не отрываясь смотрели на экраны мониторов — довольно неуместное украшение на фоне благородных дубовых панелей и антикварной роскоши салона яхты «Тритония». Всего мониторов было девять, но работали из них только три — центральный и два нижних. Десять минут назад четвертая картинка (в правом углу квадрата) спазматически задергалась и застыла, явив зрителям путаницу веток и листьев на фоне серого неба. Еще через минуту этот экран погас, и уже ничто не отвлекало внимания присутствующих от последних двух игроков, оставшихся в живых.

Почти все члены правления впились взглядами в нижние экраны — в лица Сони и Василия. И только председатель, Павел Игнатович Бардин, смотрел главным образом на центральный монитор, куда шел сигнал от видеокамеры, спрятанной в зазоре между одной из опор и брезентом шатра. Лиц героев на этом мониторе не различить — Соня и Василий сидели в четверть оборота к камере, — зато фигуры были видны целиком. Поэтому именно председатель первым понял, что происходит, когда Соня и Василий потянулись друг к другу, чтобы поскорее справиться с застежками на ремешках футляров с видеокамерами. Остальные зрители, увидев лица игроков крупным планом, должно быть, решили, что герои собираются поцеловаться.

Павел Игнатович с потаенной улыбкой откинулся на спинку кресла. Ожидая, пока до его товарищей дойдет суть происходящего, он занялся устным счетом, прикидывая сумму своего выигрыша. По самым скромным оценкам выходило, что она составит около двух миллионов евро, ибо основная ставка (сто тысяч) была сделана Бардиным на «аварийное» завершение игры. С учетом потерь (двести пятьдесят тысяч на организацию игры и две пятидесятитысячные ставки на Иеремию и Марго) чистая прибыль превысит полтора миллиона. Недурственно…

— Сволочь! — густобровый брюнет с выраженной восточной внешностью в сердцах треснул ладонью по дубовому столу. — Убыть, к такой-то матэры!

— Рустам Мамедович, дорогой, мы, конечно, готовы сделать скидку на твой кавказский темперамент, но вообще-то в солидном обществе к проигрышу принято относиться спокойнее, — промурлыкал председатель баритоном сытого кота.

Пока господин Мусабеков переваривал эту реплику, прикидывая, достаточно ли она оскорбительна, чтобы схватиться за кинжал, или пока можно ограничиться убийственным взглядом, господин Левачев, тоже поставивший крупную сумму на Василия, укоризненно заметил:

— С другой стороны, в приличном обществе не принято так неприкрыто радоваться выигрышу, Павел Игнатович. Рустам Мамедович потерял в общей сложности около миллиона.

— Позвольте, почему сразу — потерял? — всполошился господин Пфайфер, в числе прочего поставивший двадцать пять тысяч на Соню. — Они еще могут одуматься и вернуться.