Ave Caesar! <Дело о римской монете>

Стольцев огляделся по сторонам. В очереди у стойки толкались человек десять. За столиками сидели еще столько же. Все вполне миролюбивого вида. Чертыхаясь, Глеб отправился в гардероб. Пить кофе уже не хотелось.

* * *

Дома Стольцев решил устроить эксперимент. Он вытащил из буфета все банки с зеленым чаем – их набралось аж четыре штуки. С содроганием сердца Глеб стал открывать и обнюхивать одну банку за другой. Первая никаких ощущений не вызвала. Глеб медленно вскрыл вторую – абсолютно никакого эффекта. Открыл третью – и снова ноль эмоций. Подумав, Глеб решил пойти на хитрость. Он заварил чашку чая под экзотическим названием «Изумрудные Побеги Горы Пэн» и раскрыл банку клеверного меда, который для поддержания оптимальной консистенции хранил в холодильнике. Вот теперь Глеб наконец-то почувствовал легкий холодок в спине. Но такого приступа страха, как в университете, не было и в помине. Это странно. Значит, дело не в чае, а в какой-то иной ассоциации? Или просто у него дома нет того самого сорта? На всякий случай Глеб решил на время исключить зеленый чай из своего рациона.

13. Догадка Буре

Несмотря на обещание не распространяться о ходе следствия, Глеб не удержался и посвятил в детали сначала Марину, а потом и Буре. Сделал он это из двух соображений. Во-первых, Глеб припомнил пассаж у Монтеня, в котором тот утверждал, что поделиться тайной с alter ego совсем не означает нарушения обета молчания, ведь это то же самое, что поделиться с самим собой. Во-вторых, Глеб подумал, что участие в деле Бестужевой и Буре может сослужить следствию хорошую службу. И если у Марины с ходу не возникло никаких оригинальных предположений, касающихся таинственного отпечатка, то первый же разговор с Буре принес неожиданные плоды. Глеб нарочно не стал знакомить коллегу с собственными выводами – хотел получить еще одно авторитетное мнение с чистого листа. Для начала он просто показал профессору расторгуевский снимок.

– Me Hercule![2] – воскликнул профессор, едва взглянув на ксерокопию древней монеты, изображающей самый первый из подвигов мифического силача. – А вас, голубчик, часом не разыгрывают?

В ответ Стольцев подробно изложил скорбные обстоятельства, благодаря которым впервые ознакомился с отпечатком.

– О, это много объясняет.

– Например?

– Например, отчего вы все последние дни ходили с таким лицом.

– Ну и какое же у меня было лицо?

– Примерно такое же, как у Ахилла в восемнадцатой песне…

Нужно было ориентироваться в гомеровском эпосе как минимум не хуже Стольцева, чтобы сразу догадаться, что речь идет о фрагменте, посвященном безутешному горю влюбчивого воина, крайне тяжело переживавшего смерть Патрокла, с которым его связывали далеко не братские отношения.

Буре снова уткнулся в фотографию. После нескольких минут пристального изучения снимка он начал теребить свою бородку – верный признак легкого волнения.

– А знаете, дорогой мой, у меня есть на сей счет одно соображеньице. Давайте представим, что это вовсе не древняя монета, а лишь стилизация под римскую символику.

Глеб кивнул, предлагая профессору поподробнее изложить свою точку зрения. Она, как всегда, оказалась оригинальной. Будучи Wolgadeutsche, то бишь поволжским немцем, Буре прекрасно владел языком исторической родины и досконально знал историю и культуру Германии. Все это позволило ему сделать совершенно неожиданное предположение. Еще раз почесав бороду, профессор пустился в объяснения.

– Вы помните слово mundium?

Глеб снова кивнул. Да, он встречал этот термин, использовавшийся в древнегерманских законах, хотя и смутно помнил его значение. Но поскольку слово, будучи латинским по форме, по сути оставалось немецким, Глеб его в свои рассуждения насчет монеты ни за что не включил бы, даже если бы оно пришло ему в голову.

– Mundium, – продолжал Буре, – это латинизированная форма древнегерманского munt, то есть «рука» или «защита». В древнегерманском праве так обозначали охранительную силу или опеку. Например, по этому закону лицо, попавшее под опеку патрона, утрачивало право распоряжаться своим имуществом. Позднее слово mundium приобрело более широкое значение и стало синонимом королевского покровительства. В конце Средних веков термин вообще исчез из языка, но затем неожиданно всплыл с приходом к власти нацистов.

Глеб на минуту задумался над аргументами профессора. Что правда, то правда. Фашисты считали себя наследниками и правопреемниками Священной Римской империи германской нации или, попросту говоря, Первого рейха, просуществовавшего на территории Центральной Европы без малого тысячу лет. А поскольку функции защиты государственных интересов при нацистах перешли к СС и прочим силовикам, было бы логично предположить, что они же присвоили как само слово mundium, так и связанную с ним символику.

– И как тогда, по-вашему, выглядела надпись?

Буре близоруко взглянул на него поверх очков.

– Как выглядела надпись, сказать не могу, а вот на чем она была сделана, могу предположить.

– И на чем же?