Ave commune!

– Отправляйтесь с нами. Вы теперь часть нас.

Глава восемнадцатая. На осколках древности

Следующий день.

Когда солнце скинуло ночную пелену сумрака с поверхности земли, на всеобщее обозрение проступило то, что спокойно можно назвать осколками прежней цивилизации, которая власть мечтала простроить мир несбыточных грёз, но поплатилась за опрометчивость и глупость, и её детищем стал мир, превращённый в долину плача и страданий.

Давиан наблюдал из окна двухэтажной постройки за тем, как свет озарил это место и показал ему то, что было сокрыто во тьме ночной и то, что он увидел мельком, когда лучи фонарей падали на куски земли. Вчера, убегая от преследователей Директории, ночью они вышли к главному убежищу, куда стеклись все беглецы из социальной тюрьмы. В его памяти остались лишь яркие вспышки света прожекторов и куски разрушенных зданий, леса еле различимых груд камней. И только сейчас, когда он встал, ему удалось увидеть целое поле руин древнего города, который тут когда-то стоял, сегодня он узрел громадные развалины, некогда бывшие прекрасным селением.

На Давиане плотные штаны с чёрными сапогами, дублёная куртка, утянутая бронежилетом и каска, которое съехала на лицо, отчего парню трудно смотреть. Перчаток нет, поэтому руки сильно морозит, и он постоянно их трёх, убирая в сторону оружие.

В руках его покоится оружие – длинная винтовка, со светло деревянным прикладом и оптическим прицелом. Надствольная коробка и ложе оружия сделаны из какого-то чёрного материала, который сильно утяжелил оружие и Давиан держит его с трудом.

«Зато какая дубина бы вышла», – усмехнулся парень, понимая где-то в душе, что он, возможно, доживает последние дни.

«И чего ради мы пришли сюда? Пришли, чтобы найти смерть здесь? Мы же не прорвёмся за стену, не сможем. Чего ради он решило, что сможет пробиться через две горы бетона и стали, усеянные турелями и камерами?»

Он и его новые друзья отступили в разрушенный город, куда стеклось не менее двух десятков поселений, разбросанных в этой части Директории, объединившись в небольшую армию, способную ненадолго задержать воинов Директории.

Давиан осмотрелся в комнате и снова увидел те же обшарпанные стены, тот же подгнивший деревянный пол и серый потолок. Всё внутри помещения разбито и разрушено, уничтожено неумолимым движением времени.

– И всё ради чего? – прозвучал тихий вопрос, практически не нарушивший хрустальной тишины.

Когда все, кто мог, собрались в городе, присоединившись к обитавшим ранее тут людям, главы поселений решили, что нужно прорываться через стены и бежать в Рейх, ибо тут им жизни не было и не будет.

Давиан же рассказал им про устои Империи, поведал о том, что там хоть и дышится свободнее, но весь воздух пропитан благовониями, разжигаемыми Культом Государства и его молениями к правителю. Парень поведал глубокой ночью, что всем им придётся принять новую веру и стать верными слугами Императора, что все они встретятся с полной противоположностью Директории, которая похожа в аспекте фанатизма к государственным устоям.

Однако, что людям, прожившим в страшной пустыне партийного гнёта, власть государства, доведённая до абсурда, если там, на неведомой земле можно дать волю чувствам и эмоциям, если не благо? Здешним людям всё равно, лишь бы сменить партийство на гражданство, сжечь партбилеты и обзавестись паспортами, а как идеал – избежать участи стать удовлетворением народных нужд

Но Давиан поспешил их огорчить, рассказав про стену. Две стены загораживают путь и через них не пройти и если в Рейх могут впустить, то Директория явно не отпустит своё имущество, вцепившись за него зубами. Было принято решение – взорвать стену, но парень их пытался убедить, что это не удастся, но его никто не послушал… юноше выдали оружие и снаряжение, сказав сражаться.

– Как мы до этого дошли? – спросил себя Давиан, поглаживая винтовку. – Как люди могут так тянуться к грёзам человечности?

Давиан вспомнил, вынул из памяти фрагменты прожитого, где он встречался с беглецами из Директории и каждый из них был слишком… эмоциональным. То смех до истерики, то плач по скорой гибели, похожий на рёв двигателя.

Он это узрел не сразу, а во время побега из селения, смог собрать по крупицам части увиденного и понял, что всё это не спроста. Люди, прошедшие все процедуры, психологические и социальные преобразования, буквально повредились душой, получили какое-то расстройство, нашедшие свою сущность в эмоциональном голоде.

«Да они просто пытаются насладиться всем богатством эмоций. Как голодный человек, приступивший к еде, опрометчиво сметает весь стол, так и они – упиваются каждым смехом или моментом любви, не зная меры».