Авель Санчес

– Ради твоей славы. Мне доводилось слышать, уж не помню о каком знаменитом художнике, что, когда опубликовали рисунки, которые он делал своим детям так, для забавы, это оказалось лучшим из всего, что он оставил.

– Я их делаю не для того, чтобы потом их публиковали, понятно? Что же касается славы, к которой, судя по твоим постоянным намекам, я будто бы стремлюсь, то знай, Хоакин, я за нее ломаного гроша не дам.

– Лицемер! Что же еще, кроме славы, тебя заботит?…

– Что меня заботит?… То, что ты сейчас говоришь, – просто невероятная нелепость. Теперь меня интересует только этот малыш. Поверь мне, он станет великим художником!

– Конечно, унаследовав твою гениальность, не так ли?

– И твою тоже!

Ребенок непонимающе посматривал на кипятящихся дедов, лишь смутно, по их внешнему виду, догадываясь о какой-то размолвке.

– Не цойму, что происходит с отцом, – сказал однажды Хоакину зять, – он так нянчится с внуком, он, который не обращал на меня почти никакого внимания. Когда я был ребенком, я не помню, чтобы он сделал для меня хотя бы один рисунок…

– Просто дело идет к старости, сынок, – отвечал Хоакин, – а старость многому научает.

– Вот вчера, например – уж и не знаю, какой вопрос задал ему Хоакинито, – он вдруг расплакался. На глазах у него выступили слезы. Первые слезы, которые я у него видел.

– Похоже что у него что-то не в порядке с сердцем.

– Не может быть!

– Увы, организм твоего отца подточен годами, работой, понятно, что все это, вместо взятое, очень повлияло на работу сердечной мышцы, и однажды, совсем неожиданно…

– Что – совсем неожиданно?

– Это может принести вам, вернее – всем нам, большие огорчения. Я рад, что подвернулся случай сказать тебе об этом, я уже не раз подумывал… Предупреди мать.

– Теперь понятно. То-то он часто жалуется на усталость, на одышку. Так, значит, это…

– Именно это. Он попросил осмотреть его, но тебе ничего не говорить. Ему требуются полный покой и уход.

И теперь часто случалось так, что, когда портилась погода, Авель не выходил из дому и требовал внука к себе. А это на весь день портило настроение другому деду. «Он хочет отучить его от меня, – размышлял Хоакин, – хочет отнять его любовь, хочет быть первым в его сердце, хочет отомстить за сына. Да, да, все это только из мести, только из мести. Он хочет отнять последнее мое утешение. Он снова становится тем Авелем, который еще в детстве отбивал у меня всех друзей».

А в это время Авель не уставал повторять внучонку, чтобы тот любил своего дедушку Хоакина.

– А я все равно люблю тебя больше, – сказал ему однажды внук.

– Вот уж нехорошо! Ты не должен любить меня больше других: надо всех любить одинаково. Прежде всего папу и маму, а потом дедушек и бабушек, и всех их одинаково. Твой дедушка Хоакин очень хороший, он тебя любит, покупает столько игрушек…

– Ты тоже покупаешь…

– Он рассказывает тебе сказки…

– А я люблю больше твои рисунки, чем его сказки. Ладно, нарисуй-ка мне лучше быка, лошадку и на ней пикадора!

XXXVII

– Послушай, Авель, – торжественно начал Хоакин, когда они как-то остались наедине, – я хочу поговорить с тобой об одной важной, очень важной вещи… Это вопрос жизни и смерти.

– Хочешь поговорить о моей болезни?

– Нет, но если угодно, о своей.

– Твоей?

– Да, моей! Хочу поговорить о нашем внуке. И чтобы не бродить вокруг да около, скажу: прошу, умоляю тебя, уходи отсюда, не возвращайся, забудь нас!

– Я? Да ты с ума сошел, Хоакин? С чего вдруг?

– Ребенок тебя любит больше, чем меня. Это ясно.

Я не знаю, как ты этого добился… и не желаю знать…

– Считай, что я приворожил его или опоил каким-нибудь зельем…

– Не знаю. Ты делаешь для него рисунки – эти проклятые рисунки! – искусно завлекаешь его с помощью своего дьявольского искусства…

– А что ж тут плохого? Нет, Хоакин, ты больной, больной человек!

– Быть может, я и больной человек, но не в этом сейчас дело. Мне уже поздно лечиться. Но если я и в самом деле больной, как ты говоришь, ты должен пожалеть меня. Ведь это ты, Авель, отравил мне детство, ты преследовал меня всю жизнь…

– Я?

– Да, да, ты, и никто другой.

– А я и не подозревал об этом.

– Не притворяйся. Ты всегда меня презирал.

– Послушай, Хоакин, если ты будешь продолжать, я и в самом деле уйду, потому что ты делаешь мне больно. Ты знаешь лучше всякого другого, что я не из тех, кто способен выслушивать подобные сумасбродные речи. Сходи в психиатрическую лечебницу, подлечись, а пока оставь нас в покое.

– Вспомни, Авель, ты отнял у меня Елену только для того, чтобы унизить меня, оскорбить…

– А разве ты не женился на Антонии?…

– Нет, дело не в этом! Ты женился на Елене, чтобы унизить меня, оскорбить, насмеяться надо мной.

– Ты болен, Хоакин, говорю тебе, ты болен…

– Но ты еще хуже.

– Да, здоровьем я куда хуже. Я знаю, что мне осталось жить совсем недолго.

– Достаточно…

– Значит, ты желаешь моей смерти?

– Нет, Авель, нет, я вовсе не то хотел сказать… – И переходя на жалобно-просительный тон: – Уходи, уезжай отсюда, поселись где-нибудь в другом месте, оставь меня с ним… Не разлучай нас… Ведь тебе остается еще…