Авеню Анри-Мартен, 101

— Но у нас ничего нет!

— Он сказал, что принесет все за исключением воды.

В пять, едва смолкнул звук последнего удара настенных часов в гостиной, раздался звонок у входной двери. Эстелла, надевшая поверх своей повседневной блузки ослепительно белый передник, открыла дверь. Наполовину скрытый горой перевязанных ленточками пакетов вошел Рафаэль Маль.

— Скорее, Эстелла, помогите мне, а то все эти лакомства упадут на ковер.

Та с ворчанием освободила его от свертков.

— Рафаэль, вы великолепны!

— Леа!

Они пристально посмотрели друг на друга, как будто в одно мгновение хотели проникнуть в самую суть.

Все в них было разным — понятия о жизни, дружбе, любви, но какая-то непонятная сила влекла их друг к другу. И именно Рафаэль чаще всего задавался вопросами о том, что он называл не затронутою гниением «частью самого себя». Он плут, лжец, вор, еврей, полицейский осведомитель, сотрудник гестапо, внештатный корреспондент газет «Я есть всюду», «Грингуар». «К позорному столбу» и «Новое время»! Он, чей антисемитизм шокировал даже печально известных директоров и редакторов этих изданий, проповедовавших «уничтожение евреев»… К Леа Рафаэль испытывал чувства, приличествующие старшему брату, который хочет оградить свою маленькую сестричку от грязи жизни.

— Милый друг, как вам удается вселять восторг в мою душу и радовать глаз каждый раз, когда я вас вижу?

Она разразилась своим хрипловатым смехом, смущавшим мужчин и раздражавшим женщин, и расцеловала его в обе щеки, сказав при этом:

— Уверена, что делаю ошибку, но мне приятно видеть вас снова.

— Ну почему в одной фразе вы говорите приятное и тут же — то, что приятно гораздо меньше? Ну, ладно, я — добрый принц и оставляю только хорошее. Когда я вошел, вы сказали, что находите меня великолепным. Я выгляжу шикарно, не правда ли?.. Но больше всего я горжусь своими туфлями. Что вы о них думаете? Они обошлись мне в целое состояние. Я заказал их у Эрме.

— Откуда же у вас столько денег? Вы ограбили старую даму, продали свое тело розовому жирному немецкому капитану или занимаетесь проституцией?

— Вы недалеки от истины. Что вы хотите, милый друг: человек строит свое счастье по собственной мерке, и часто он не представляет его себе без денег… Прикинув, что без них счастье, которое я мог бы познать, пусть даже самое убогое, ускользает от меня, я решил подзаработать. Сейчас нет ничего легче. Можно торговать и телом и совестью… Я же, в зависимости от обстоятельств, продаю или то, или другое, или все сразу, если покупатель очень великодушен.

— Вы отвратительны.

— Добро так несовершенно, что оно меня не интересует. Это большая ошибка, дорогая моя, считать человека существом разумным… Быть существом мыслящим — это не значит быть разумным. Я всегда придерживался мнения, что испытывать удовольствие от вещей разумных — удел посредственности. Как-нибудь я напишу «Оду Посредственности». Это наделает шума в Республике Словесности. А пока не родился этот шедевр, позвольте мне выразить свое почтение вашим тетушкам и сестре.

В спальне Франсуазы на круглом столе, покрытом вышитой белой скатертью, стоял парадный чайный сервиз.

— Наверное, вы опустошили все кондитерские Парижа, — воскликнула Леа, войдя в комнату и увидев тарелки с горами шоколада, печенья, пирожных и засахаренных фруктов.

— Вы не могли бы выразиться точнее. Я из кожи вон лез, чтобы собрать все это: вот печенье с глазурью — от Ламуро, улица Сен-Сюльпис; это, с кремом, — от Гербуа, улица де Севр; пирожное в шоколаде, конечно же, от Бурдалу; песочное пирожное — от Гальпена, улица дю Ба; остальное я приобрел у «поставщиков королей Франции» Дебова и Галле, улица Сен-Пер.

— До войны мы тоже покупали у них, — вздохнула Леа, с вожделением глядя на все эти сласти.

— Что же касается чая, — продолжал Рафаэль, доставая из кармана коробочку, — то его привез из России один из моих друзей. Превосходный крепкий и душистый чай.

— Вы балуете нас, месье Маль… Это очень любезно с вашей стороны. Как нам отблагодарить вас за все эти лакомства?

— Съев их, мадам.

Несколько минут слышался только хруст поглощаемых сладостей. Франсуаза первой заявила, что не может больше проглотить ни кусочка. Очень скоро к ней присоединились Альбертина и Рафаэль. Только Лиза и Леа продолжали наслаждаться. Их руки с необычайной быстротой двигались от стола ко рту. Тетя и племянница были сейчас всего лишь двумя плохо воспитанными девчонками-обжорами, с перепачканными вареньем руками и подбородками… Громкий взрыв смеха Рафаэля Маля заставил их вздрогнуть. Они с беспокойством огляделись, словно боялись, что кто-нибудь отберет у них остатки пирожных.

— Тебе не стыдно, Лиза? — притворно сурово произнесла Альбертина.

Покраснев, та опустила голову.

— Если бы тебя не остановили, ты и не подумала бы о бедняжке Эстелле, — безжалостно продолжала ее сестра.

— Я голодна… Прости меня. Ты права, я отнесу ей тарелочку. Не надо меня ругать, это так вкусно, — добавила Лиза так жалобно, что все расхохотались, даже Альбертина.

Рафаэль Маль откланялся уже глубокой ночью. Леа проводила его до двери.