Август

Они все вместе проверили счета; Август, который выстроил в Поллене множество домов, знал цены на строительный лес лучше, чем кто-либо другой. Если получатель откажется от груза, это чревато великими сложностями. Во-первых, придётся платить за обратную доставку, да и возможная тяжба тоже будет стоить денег, короче, комиссионер начал рассылать телеграммы. В первом же ответе цену значительно снизили. Но Август держался неумолимо. Людям с юга только пойдёт на пользу, если они получат свой груз обратно. В очередной раз обменялись телеграммами.

Кончилась эта история тем, что Август получил стропила и балки по бросовой цене. Так этим лесоторговцам и надо! И хватит об этом!

Август начал предлагать свои акции. У него осталось всего две штуки, и он готов их продать. Но здесь, у большой корабельной пристани, с телеграфом, и пароходами, и оживлённым сообщением, люди были ближе к жизни и ко всему миру. Зимой им не пришлось так голодать, поэтому у них деньги до сих пор были в чести. Август разливался соловьём, но его частенько прерывали вопросом: а кто доверители в этом акционерном обществе? А нет ли у них настоящих акций? А ведут ли они протокол? Август просто корчился от подобной мелочности, он был оскорблён до глубины души и в ответ лишь говорил, что не в его привычках повсюду таскать за собой протоколы и доверенных лиц. Да и вообще его слово само по себе дорогого стоит.

Но нет, здесь Август не добился успеха.

Однако тут оказались два лоцмана, которые проявили куда больше понимания, тоже два старых морских волка. Август завёл с ними разговор, и каждый из них взял по одной акции, причём каждый за полную стоимость, а предварительный взнос — десять процентов. Вот и это дело улажено!

Да, для Августа поездка на пристань себя оправдала.

XXI

Они настелили чердачные перекрытия, положили кровельное железо, и наконец-то перед ними стояло готовое здание, воздвигнутое с помощью угломеров и отвесов. Монумент в честь преодолённых трудностей.

А на дворе был май, светлые ночи и солнечные дни, зелёная трава и жёлтые одуванчики, молодая листва и птичий гомон, подножный корм для всей, недокормленной за зиму скотины.

Впрочем, в Поллене скотины почти не осталось. Правда, в лавке у Поулине до сих пор были развешаны по стенам всевозможные коровьи колокольчики, те, что она продавала полленцам, когда те ещё держали скот. А теперь лишь у старосты Йоакима осталось несколько коров, да в Новом Дворе, у Осии и Ездры, было целое стадо, но в самом Поллене — хоть шаром покати. Странно это выглядело и мрачно: на пастбище зелёная трава, а никто эту траву не ест. Везде, до самого Нижнего Поллена, где прежде весело звенели колокольчики, теперь не было слышно ни звука. Даже птицы и те больше не пели, потому что птицы всегда летали вслед за стадом и перекликались с колокольчиками, теперь же они улетели в другие края.

Для Эдеварта, который слоняется по воскресеньям без дела, это великая потеря. Он то посидит возле пяти осин, то опять начинает ходить. Тишина действует на него словно затычка в ухе, ему всё кажется, будто он что-то позабыл или будто время остановилось. Так странно, так пусто, забытая Богом местность.

Эдеварт, высокий и крепкий, из себя красивый и спокойный от полного равнодушия. Порой он мотает головой, будто задал самому себе какой-то вопрос и отрицательно на него ответил. В голове у него роится тысяча мыслей, но он не в силах понять их. Так он и ходит с каким-то душевным изъяном, и каждый вечер ложится в постель, и каждое утро встаёт с тем же изъяном, не пытаясь от него избавиться — настолько он отупел. Да что ж такого особенного с ним приключилось? Он подавлен, больше, собственно, по нему ничего не видно. Может, другой на его месте не изменился бы? Даже если все его жизненные устои зашатались, что с того? Он мог продолжать ту же жизнь, ведь живут же другие, те, что когда-то уехали из этой страны. Эка невидаль! И что ж тут такого, если человек лишился родины?

Итак, в голове у него роится тысяча мыслей, у него болит душа, но он ничего не может себе объяснить. Другие, те в полном ладу с самими собой, Август, к примеру, не может жить без какого-нибудь дела, у него есть тяга к жизни. Но он, Эдеварт, ничем не занят, нет для него такого дела, которое должно получиться, ему вообще на всё наплевать. Он вполне может сесть на холмик да так и сидеть безо всякого. Это ему по душе. Ему и вообще всё по душе, и хорошая погода и плохая, ему по душе тяжкая работа и праздность тоже, так же терпимо относится он и к людям, всё равно как к обеду, или к песне, или к прогулке в лес, терпимо — это значит равнодушно. Порой он улыбается — когда у него возникнет новая идея. Это он угадывает по собственному пульсу. Пульс бьётся. Он глядит на свои ногти, они стали такие длинные. Так что ж ему мешает жить? Разве он меняется в лице от какого-нибудь вопроса, или подарка, или новости? Вот как в тот раз, когда он вскрыл конверт, а там лежала двадцатидолларовая бумажка. Вот тогда он высоко поднял брови и прошептал что-то.