Август

Мой дорогой Марк, прости мне мое долгое молчание, как я простила твое. И еще прости меня за то, что я обращаюсь к тебе как женщина, а не как царица Египта — твой верный союзник, всегда готовый прийти тебе на помощь. Последние несколько месяцев я была тяжело больна и потому не желала донимать тебя своими сетованиями. Я знаю — я не должна бы писать тебе, но мое слабое сердце перебороло во мне царицу.

Сон бежит меня, жестокая лихорадка отнимает последние силы, и даже искусство моего врача Олимпа ничем не может мне помочь. Я почти ничего не ем, и темное отчаяние, словно змея, медленно заползает в опустошенную душу.

О Марк, как это все, должно быть, тебе в тягость! Но мне известна твоя доброта, и я верю, что ты будешь снисходителен к слабостям твоей давней подруги, которая часто думает о тебе и бережно хранит в своей памяти так много дорогих ее сердцу воспоминаний.

И вполне возможно, что именно эти воспоминания, более чем совет Олимпа, убедили меня предпринять поездку из Александрии в Фивы. Олимп утверждает, что в тамошнем храме верховный бог Амон—Ра [42] излечит меня от болезни и вернет мне силы. Ты, бывало, насмехался над моим поклонением египетским богам — возможно, ты был прав в этом, как и во многом другом, ибо я уже была готова пренебречь советом врача, когда вдруг вспомнила (как далеко это теперь кажется!), как однажды весной ты и я вместе плыли вниз по Нилу, возлежа рядом на подушках и любуясь тянущимися мимо плодородными берегами, которые овевал прохладный речной ветерок; селяне и пастухи опускались перед нами на колени, и даже стада коз и коров, казалось, почтительно застывали, и животные, подняв головы, провожали нас долгими взглядами. А потом был Мемфис, где в нашу честь устраивались бои быков, и Гермополис, и Ахетатон, где мы были богом и богиней, Осирисом и Изидой. А затем Стовратые Фивы, дни в полудреме и неистовые ночи…

Даже возвратясь на мгновение памятью в то время, я тут же почувствовала прилив сил; посему я уведомила Олимпа, что последую его совету и посещу храм Амона—Ра в Фивах. Но если мне суждено выздороветь, за это нужно скорее благодарить те живительные воспоминания, которые разбудит во мне это путешествие, воспоминания, дороже которых у меня ничего нет.

V

Письмо: Марк Антоний — Октавию Цезарю (37 год до Р. Х.)

Ты нарушил наш договор с Секстом Помпеем, договор, который я скрепил своим словом; ходят слухи, что ты намерен пойти на него войной, хотя мне ничего доподлинно об этом не известно; ты строишь козни в попытке очернить мое доброе имя, хотя я не сделал ни тебе, ни твоей сестре ничего плохого; ты стремишься лишить меня даже той небольшой поддержки, какую я имею в Италии, хотя я, верный своим обязательствам, уступил тебе почти всю власть, которой ты нынче владеешь; короче, на мою преданность ты ответил предательством, на честность — вероломством, а на щедрость — своекорыстием.

Ты можешь делать что хочешь в Риме — меня это больше не заботит. Когда мы оба согласились на продление срока действия триумвирата в начале года, я надеялся, что мы сможем наконец найти общий язык. Однако этого не произошло.

Высылаю тебе твою сестру с ее детьми. Можешь сказать ей, что больше она ко мне не вернется. Хотя она и достойная женщина, я не хочу иметь ничего общего с твоим семейством. Что касается развода, то я оставляю это целиком на твое усмотрение — я знаю, ты поступишь так, как выгодно лично тебе. Но меня это уже не волнует.

Я не собираюсь хитрить с тобой — на то у меня нет нужды; я не боюсь ни тебя, ни твоих интриг.

Этой весной я начинаю парфянскую кампанию без обещанных тобой легионов, которых я так и не дождался. Я вызвал в Антиохию Клеопатру, которая предоставит необходимые мне войска.

И если Рим задохнется в путах интриг, коими ты оплел его, то Египет расцветет в славе и могуществе, которые я принесу ему. Я отдаю тебе труп, а что до меня, то я предпочитаю живое тело.

VI

Письмо: Марк Антоний — Клеопатре (37 год до Р. Х.)

Императрица Нила, царица вечноживущих солнц и моя возлюбленная подруга, я посылаю это письмо с Фонтеем Капитоном, которому я строго наказал передать его тебе лично в руки. Можешь доверять ему как мне самому; он ответит на все твои вопросы относительно того, о чем не упоминается в письме. Я, как ты не раз мудро отмечала, человек дела, а не слова.