Август 1956 год. Кризис в Северной Корее

В целом, конфликт между южнокорейскими писателями и приверженцами Хан Соль-я был результатом столкновения писательских амбиций. Личные отношения между некоторыми известными южнокорейскими писателями и Хан Соль-я испортились еще в начале 1930-х гг., и ожесточенная борьба за влияние в литературной бюрократии Северной Кореи едва ли могла способствовать улучшению этих отношений. Падение внутренней группировки означало, что противники Хан Соль-я лишились политической поддержки, чем руководство северокорейской литературной бюрократии и воспользовалось. Здесь наглядно проявилась тесная связь между большой политикой и политикой литературной. Сначала, в 1954–1955 гг. события «большой политики» (расправа с Пак Хон-ёном и его «внутренней группировкой») дали Хан Соль-я удобный повод устранить своих литратурно-политических соперников. Впоследствии, в 1955–1956 гг., возникла зеркальная ситуация: реальные или выдуманные проблемы в литературной области были использованы как предлог для атаки на политическую группировку (на советских корейцев), хотя реальные причины этой атаки лежали в политике большой.

Как мы увидим далее, открытое наступление на политические позиции советских корейцев началось в декабре 1955 г., но есть основания полагать, что подготовка к нему началась несколькими месяцами ранее. В апреле 1955 г. в ходе очередного пленума ЦК ТПК Пак Чхан-ок, глава северокорейского Госплана и фактический лидер советских корейцев, был подвергнут критике за то, что он якобы представил руководству неправильные (чересчур оптимистичные) данные о состоянии дел в сельском хозяйстве КНДР. Эти обвинения были связаны с голодом 1955 г., но на настоящий момент не ясно, в какой степени Пак Чхан-ок действительно несет ответственность за искажение статистических данных. Вполне возможно, что председатель Госплана фальсифицировал отчетность, но не исключено, что ему досталась роль того самого «стрелочника», ведь в условиях голода, о котором в руководстве знали все, Ким Ир Сену было необходимо отвести обвинения от своей персоны и найти подходящих виновных.

На том же апрельском пленуме попал в немилость и Пак Ир-у, «человек Мао в Корее» и видный руководитель яньаньской фракции [46]. В июле Пак Ир-у был помещен под домашний арест [47], а дальнейшая его судьба на настоящий момент неизвестна, хотя из косвенного замечания в позднейшем письме Ли Сан-чжо создается впечатление, что Пак Ир-у был спасен в результате вмешательства китайской дипломатии.

В августе Ким Ир Сен уже собирал досье на Пак Чхан-ока [48]. 24 января 1956 г. Пак Ый-ван сказал советскому дипломату, что «[в]от уже более двух месяцев ЦК ТПК и почти все первичные парторганизации занимаются обсуждением поведения ряда советских корейцев» [49]. Если «два месяца», о которых упомянул Пак Ый-ван, соответствуют действительности, то кампания или, по крайней мере, подготовка к ней, началась в ноябре 1955 г.

То, что именно Пак Чхан-ок стал главной целью запланированной атаки, объясняется, вероятно, его ведущим положением среди советских корейцев и его явным стремлением к лидерству. 21 ноября Ким Ир Сен подверг критике работу северокорейского Госплана, во главе которого стоял Пак Чхан-ок. Несколькими днями позже Ким встретился с ним для личной беседы. По словам самого Пак Чхан-ока, Ким Ир Сен разговаривал с ним довольно враждебным тоном. При этом он вовсе не касался проблем экономического планирования, но охотно рассуждал на тему прошлых «ошибок» в литературной политике, которая не имела прямого отношения ни к Пак Чхан-оку, ни к большинству советских корейцев. Он обвинял Пак Чхан-ока в излишнем внимании к идеологически подозрительным авторам-южанам, а также в том, что советские корейцы не оказали достаточной поддержки Хан Соль-я и иным «политически правильным» авторам [50]. Этот разговор был предвестником приближающейся кампании.

2 декабря 1955 г. в Пхеньяне начался пленум Центрального Комитета ТПК. Пленумы ЦК созывались несколько раз в год для обсуждения наиболее важных вопросов политической стратегии, причем за закрытыми дверями допускалась определенная степень откровенности. Кроме того, Центральный Комитет был местом, где высшие партийные руководители могли делать достаточно решительные и критические политические заявления и где текущую ситуацию можно было анализировать куда более нелицеприятно, чем на открытых мероприятиях.